21 мая День памяти Ю.Н.Рериха

 Из книги «ВОСПОМИНАНИЯ О Ю.Н. РЕРИХЕ»

 

Сборник по материалам конференции в Новосибирске, посвященной
90-летию со дня рождения Юрия Николаевича Рериха, 
Новосибирск, Сибирское Рериховское Общество 1994

 

К.А. Молчанова. ВОСПОМИНАНИЯ О ЮРИИ НИКОЛАЕВИЧЕ РЕРИХЕ

И.Р. Рудзите. ПРИМЕР ЖИЗНИ ЮРИЯ НИКОЛАЕВИЧА РЕРИХА КАК АГНИ ЙОГА

Б.А. Смирнов-Русецкий. ВСТРЕЧИ С ЮРИЕМ НИКОЛАЕВИЧЕМ РЕРИХОМ

 

 

К.А. Молчанова

ВОСПОМИНАНИЯ О ЮРИИ НИКОЛАЕВИЧЕ РЕРИХЕ

Не в словах, но в безмолвном общении я получила ответ на вопрос жизни «быть или не быть». Я не могла продолжать больше жить без живого воплощенного идеала, хотя рядом и был наставник, который незаметно направлял по пути к Знанию. Но такова была особенность моего сознания...

Работала я уже с тринадцати лет. Закончила курсы машинописи, потому вечернюю среднюю школу. Мечтала стать певицей. Неоднократно поступала в музыкальное училище. Когда же, наконец, была принята, проучилась всего лишь два года, продолжая работать. Добровольно ушла в самодеятельность. Закончила позднее также курсы стенографии и курсы английского языка.

Мне было уже двадцать семь лет, когда летом 1959 года мы с дочерью Павла Федоровича Беликова, Леной, поехали из Таллинна через Москву в Крым, впервые в жизни так далеко от дома. В Москве тогда у нас никаких знакомых не было, и ночевали мы у какой-то старушки, адрес которой дал швейцар из гостиницы ВДНХ. Лена, очень спокойная и неразговорчивая девушка, только что окончила среднюю школу. Павел Федорович дал нам с собой письмо и книгу, чтобы в Москве был повод зайти к Юрию Николаевичу. Позвонить Юрию Николаевичу ни одна из нас не решалась. Хотя встреча нужна была мне, я настояла, чтобы это сделала Лена как дочь Павла Федоровича. Она представилась, забыв упомянуть обо мне.

Итак, когда мы, опоздав на полчаса, позвонили у двери, Юрий Николаевич с поклоном открыл ее сам, тихо и едва заметно взглянув на меня, пожал нам руки и стремительной походкой мгновенно провел в свой кабинет. Статный, но небольшого роста, он четкими движениями сходу усадил нас подле края письменного стола и сел тут же поодаль.

В те дни в Третьяковской галерее проходила вторая, организованная Юрием Николаевичем выставка картин Н. К. Рериха, — в залах, смежных с выставкой Андрея Рублева. Мы уже побывали там, поэтому речь зашла о картинах. Синева Гималаев проникала в рублевский зал сквозь открытую дверь, завораживала и притягивала своей необычностью и чистотой. Входивший в зал оказывался внутри пространства, заполненного частичками синевы.

Юрий Николаевич поинтересовался, что понравилось мне больше всею. Конечно, поразила картина «Бэда-проповедник». Не ожидала я увидеть живописный образ поэмы Я.П. Полонского, от которой в детстве получила потрясение. Но Юрию Николаевичу почему-то ответила, что больше всего понравилась картина «Ковер-самолет», что поражаюсь также чистоте красок на картинах Николая Константиновича. Юрий Николаевич выразил удовольствие от того, что Рерих и Рублев выставлены рядом, что они созвучны, что оба художника не смешивали краски. Чистота так роднит их!.. А вот здесь, в кабинете, над входной дверью картина «Гесэр-Хан». Она пламенеет. «И какие необъятные просторы!» — говорит Юрий Николаевич. Отвечаю по-своему: «Какая даль!» И он сразу же подхватывает четко: «Даль! Да, даль!» Смущаюсь этому, сажусь на место и вижу не глаза Юрия Николаевича, а глаза Спаса, необъятно открытые, приявшие в себя своим теплом все, что есть я. Сердце мгновенно наполнилось блаженством. В забвении всего окружающего и Юрия Николаевича я видела — переживала только яркий Свет. Сколько длилось такое состояние, не знаю. Только вдруг голос внутри сказал: «Нельзя так долго сидеть и столько времени отнимать у такого занятого человека!» И я очнулась. Посмотрела на Лену. Она сидела, нагнув голову, и не шевелилась. Когда я снова повернулась к Юрию Николаевичу, те же глаза Спаса смотрели на меня, но совершенно иначе — настолько строго, что сердце вздрогнуло от этой суровости. И все же я опять впала в забвение... И вот снова появилось беспокойство: «Нельзя так много отнимать драгоценного времени!» Я вскочила с места. Сразу же поднялись и Юрий Николаевич, и Лена. Но тут же снова забылась, и, сколько мы простояли так, не знаю. Но очнулась только тогда, когда внутренний голос опять забеспокоился: «Нельзя больше. Надо идти». Юрий Николаевич стоял, склонив голову... Я быстро пошла вперед. В прихожей обернулась у входной двери. Так же, как и при встрече, Юрий Николаевич тихо, с низким поклоном пожал нам руки.

Вернувшись из отпуска, я все возможное время старалась вникнуть в книги Учения Жизни и, главным образом, печатала их: сначала «Общину», потом «Аум» и затем «Братство» — в такой последовательности, в какой давал Павел Федорович. И жила под знаком непременной встречи с Юрием Николаевичем в следующем году, и еще — в непреходящем состоянии Благодати. Но в тот момент, когда в начале мая 1960 года я села в поезд «Таллинн — Москва», все прекратилось. Я почувствовала себя совершенно одинокой в океане неизвестности. Со мной было опять письмо Юрию Николаевичу от Павла Федоровича, а в Москве — ни пристанища, ни вообще каких-либо знакомых, кроме Юрия Николаевича. Устроилась где-то на краю Москвы в ,общем номере гостиницы «Алтай». Сразу же позвонила на квартиру Юрия Николаевича. Женский голос ответил, что он в Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина готовит выставку картин Святослава Николаевича. Туда и отправилась... В вестибюле прямо на меня шел Юрий Николаевич. Остановила его, представилась гонцом из Таллинна и вновь почувствовала вину — опять начинаю отнимать у Юрия Николаевича драгоценное время. Однако не отступила. Он сказал, что на днях у него будут друзья из Риги, и я могу присоединиться. Все же я попросила уделить время и мне одной. Так на следующий день я пришла к Юрию Николаевичу днем. Его еще не было дома. Дверь открыла Людмила Михайловна. Она провела в кабинет, и мы поговорили, как старые знакомые, о том о сем. Пришел Юрий Николаевич. Очень утомленный. Я не почувствовала себя посторонней, мешающей, ненужной. Он был такой же предупредительный, внимательный, но чем-то отягощен. Мы посидели молча, но ничего подобного, как в прошлом году, уже не могло повториться. Неожиданно Юрий Николаевич сказала: «Дхаммапада» напечатана в типографии, но меня продолжают пытать, зачем издавать буддийские религиозные книги. Не успею на одном совещании объяснить, доказать, приглашают на другое. И там се то же самое. Но как же понимать другие народы, дружить, если не знать их культуру?» Юрий Николаевич прочитал письмо и рукопись Павла Федоровича. Поговорили о нем, и Юрий Николаевич сказал: «Передайте Павлу Федоровичу, чтобы непременно продолжал писать. Когда-нибудь все пригодится». Павел Федорович прислал со мной также сувениры для Юрия Николаевича и Святослава Николаевича — по записной книжечке в кожаных переплетах с эстонским орнаментом. Тогда мне казалось это бессмысленным. Но когда позднее увидела книжечку в руках Святослава Николаевича, поняла, как и таким великим людям ценны знаки внимания. И пожалела, что сама не была находчивой.

Через день я снова у Юрия Николаевича. Пришла пораньше, чтобы получить пригласительный билет на выставку картин художника Святослава Рериха. Юрий Николаевич спросил, сколько билетов мне нужно. «Один». — «Почему один? Все хотят помногу». — «Я одна. Пригласить некого». — «Как некого? И знакомых нет?» — «Нет». — «Совсем нет?» — «Совсем нет». Он продолжал настаивать: «Неужели нет?» Тогда я подумала, что приглашу, может быть, девушку из Сталинграда, с которой мы разговариваем в гостинице. И попросила два билета. «А где же Вы остановились?» — «В гостинице «Алтай». — «Где это?» — «Рядом с гостиницами «Заря», «Восход», «Восток»» — «Заря, Восход, Алтай! Да, да, Алтай — это Заря, Восход!»

Гости собирались и в столовой, и в кабинете. Юрий Николаевич представлял: «Кира Алексеевна из Таллинна». Я всех видела впервые, кроме Гунты Рудзите. Она, оказывается, даже остановилась там! Когда сели за овальный стол, нас оказалось много. В крохотной столовой стало тесно. Пили чай с пирожками и еще чем-то. Я ни к чему не притрагивалась. Юрий Николаевич сидел напротив. Неожиданно взял в руки блюдо с пирожками и предложил мне. Вместо того, чтобы взять пирожок и поблагодарить такого чудесного душевного хозяина, от неловкости я схватила блюдо и поставила на стол. Есть ничего не могла. Чувствовалось ласковое, приветливое отношение Юрия Николаевича ко всем. Среди гостей были Б. А. Смирнов-Русецкий и В. Т. Черноволенко. Они стали приглашать всех к себе в гости, но на один и тот же вечер. И оказалось, что все решили идти к Виктору Тихоновичу. Там было очень заманчиво: исполнение музыки, которую Виктор Тихонович сам же сочиняет, а играет в особом состоянии. И картины пишет в таком же состоянии. Борис Алексеевич, как я поняла, просто художник, но он был так внешне похож на Юрия Николаевича! «А куда Вы решили идти?»— спросил Юрий Николаевич. — «К Борису Алексеевичу!» Не знаю, какое значение имел ответ, но такое внимание было дорого. В прихожей Юрий Николаевич ухаживал за гостями, подавал верхнюю одежду, помогая одеться. И расставаясь, просил Бориса Алексеевича непременно проводить меня до того автобуса, который идет уже прямо к гостинице.

И вот открытие персональной выставки художника Святослава Рериха, самой первой в Советском Союзе, — 11 мая 1960 года, в 16.00, в Музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина. На подиуме готического портала (это музейный экспонат!) среди множества официальных лиц — Святослав Николаевич и Девика Рани. Но я и моя спутница стоим очень далеко в тесной толпе. Едва что-либо видно. Пораженная экзотичностью и красотой Девики Рани и стройной строгой внешностью Святослава Николаевича, девушка исчезает: она пробралась вперед. Я осталась на месте. Тесно, как в трамвае в часы пик. Наконец, художник со свитой проходит сквозь толпу в противоположном направлении, где надлежит перерезать ленту у начала экспозиции. Очарованные люди ринулись вслед. Стою растерянная на месте. И вдруг осознаю, что передо мной Юрий Николаевич. «Идемте, я проведу Вас в конец экспозиции, где еще никого не будет». Рядом с Юрием Николаевичем академик Павловский в военной форме.

Мы быстро проходим в последний и, как оказалось, самый большой зал выставки. Остаюсь одна среди пейзажей и людей южной Индии. Вижу красную раскаленную землю, муссонные облака, двигающихся людей и животных, буйные порывы весеннего ветра. Чувствую пряный запах цветущих деревьев и головокружение. Я в знойной Индии!.. Толпа хлынула и в этот зал. Стало тесно и не видно картин. Святослав Николаевич ходит от картины к картине, плотно сжатый людьми. Тесно, душно. Вокруг праздничный гул. Вдруг... снова передо мной Юрий Николаевич! «Ну как?.. Вы уже познакомились с моим Братом?»

— «Что Вы! Я даже не предполагала, что это можно сделать!»

— «Напрасно! Он был бы рад. Всегда рад каждой такой встрече». Я в смятении. «Хорошо, приходите тогда завтра, я познакомлю Вас дома!» Это было так же неожиданно, так же необъяснимо, как и появление Юрия Николаевича прямо передо мной в такой тесноте уже второй раз.

Какое счастье: я снова у Юрия Николаевича! Пришла с «Дхаммападой», которую купила себе и Павлу Федоровичу в магазине «Академкнига» на улице Горького. Юрий Николаевич удивился, что книга в продаже. Попросила автограф. Гостят троюродные сестры Татьяна Степановна и Людмила Степановна Митусовы. Входят Святослав Николаевич и Девика Рани. Они очень приветливы, душевно внимательны. Никакой отчужденности, которая раньше рисовалась моему воображению. Юpий Николаевич счастлив: он светится радостью, нежностью, сдержан в общении. Никогда не видела, чтобы Юрий Николаевич притянул кого-то к себе и обнял или положил руку на плечо. Святослав Николаевич — наоборот, щедрый на ласки. Все шутят, ведут себя так естественно, и просто, что я чувствую себе среди близких людей, но смущаюсь оттого, что не соответствую такой высоте. Временами Девика Рани обращается к Юрию Николаевичу не на английском языке, а на хинди или бенгали, и даже по-немецки (я узнала, что она училась в Германии на киностудии У. Ф. А. ). Голос Юрия Николаевича, приятного чистого тембра, высоких и теплых вибраций, всегда звучит ровно. Отчетливая, изысканно безупречная дикция. Идеальная русская речь. Она лилась настолько естественно и плавно, что переход на другой язык был незаметен. В этом Человеке не было ничего, что б не соответствовало бы его внутреннему содержанию. Стройность внешнего облика сочеталась с полной душевной гармонией. Это было воплощение совершенного человека. Это был живой идеал — идеал единения, умения любить и понимать любого. Общаясь с Юрием Николаевичем, я убедилась, что будущее человечества небезнадежно, если высокая нравственность среди людей реальна. Ради такой красоты жить можно и нужно стремиться к самосовершенствованию. У нас есть будущее, истинно, — Светлое Будущее! Общее Благо возможно.

Во время той встречи Юрий Николаевич пригласил меня опять в гости, уже вместе с Павлом Федоровичем, который звонил ему и скоро приедет на выставку.

На неделе ездила в Троице-Сергиеву Лавру и в Абрамцево. В Лавре у меня случился обморок. Когда пришла в назначенный день к Юрию Николаевичу, в разговоре с домашними обмолвилась о происшедшем. За столом говорили и о Лавре, где побывали все. Юрий Николаевич неожиданно спросил, почему мне стало там плохо. И Святослав Николаевич тоже поинтересовался, объяснив, что у них была знакомая, у которой в церкви обморок случался всегда на одной и той же молитве. Мне стало стыдно, потому что дурно было от истощения — экономила деньги, чтобы хватило на весь отпуск. Павел Федорович был необычайно вдохновлен, много говорил и даже жестикулировал. Таким я его еще никогда не видела — ни прежде, ни потом. Юрий Николаевич пригласил нас прийти снова 21 мая. Будет и Святослав Николаевич. Встречу назначили на 19.00.

21-го мая I960 года я приехала к Юрию Николаевичу минут за пять до назначенного времени. Позвонила. Дверь открыла Людмила Михайловна и, не предлагая войти, сказала, что Юрий Николаевич ушел, чем повергла меня в крайнее изумление. Говорю, что Юрий Николаевич не мог уйти, потому что он пригласил нас с Павлом Федоровичем к семи часам вечера. Сейчас и будет 19.00! Тогда она, наконец, сказала: «Юрий Николаевич умер». «Как? Этого не может быть!» «Да... умер в пять часов вечера. «Скорая помощь» уже констатировала это». Слышу голос Павла Федоровича. Что-то напевает, поднимаясь на четвертый этаж по лестнице, не на лифте, чтобы быть пунктуальным. Мы так и стоим в дверях по обе стороны порога. Павел Федорович радостно здоровается и смолкает. Людмила Михайловна повторяет: «Юрия Николаевича нет больше с нами. Он умер». Молчим. Наконец, она предлагает войти. Мы проходим прямо к Юрию Николаевичу в его крохотную спальню. Он всю жизнь предпочитал походную кровать. И видим его на раскладушке... Мы стояли в глубоком потрясении... Вышли в кабинет. Людмила Михайловна рассказала, что днем у Юрия Николаевича уже было плохое самочувствие, когда он пришел с работы. Его подташнивало. Прилег. Узнав об этом, они с сестрой подумали, — не пищевое ли это отравление, потому что в Индии у него когда-то было отравление подсолнечным маслом. И вызвали врача ѕ знакомого гомеопата Мухина. Он побыл недолго и уехал. Лучше не стало. Вызвали «скорую помощь», но было уже поздно...

 

 

Вскоре после нас приехали Святослав Николаевич и Девика Рани. Святослав Николаевич мгновенно прошел в спальню, потом Девика Рани. Затем она позвонила в Индийское посольство. Посол Кришна Менон приехал немедленно, с супругой. Становилось ясно, что скоро снова вызовут «красный крест», Юрия Николаевича навсегда унесут из дома. Могут забыть про кольцо. Сказала об этом Павлу Федоровичу, и мы снова в удобный момент вошли в спальню. Павел Федорович снял кольцо и передал Святославу Николаевичу. С того момента Святослав Николаевич всегда носил это кольцо сам. В доме набралось множество разных людей. Мы с Девикой Рани сидели около двери к Юрию Николаевичу. Она расспрашивала подробности моей жизни и предложила остаться ночевать здесь с сестрами Богдановыми. (На следующий день они предложили вообще перебраться сюда из гостиницы).

Святослав Николаевич стал отрешенно строгим и уехал в этот скорбный вечер вскоре после того, как увезли Юрия Николаевича. Мы с Павлом Федоровичем проводили его до автомашины у подъезда и вернулись наверх. Долго разговаривали с оставшимися, обсуждая будущее квартиры, ее ценностей — научной библиотеки, картин, архива. Вокруг началось брожение умов и главное, что якобы Святослав Николаевич все увезет обратно в Индию. Павел Федорович сразу же сказал, что научную библиотеку следовало бы оставить здесь и сделать доступной ученым.

23 мая 1960 года в 15.30 в Институте Востоковедения состоялась гражданская панихида, откуда все поехали на автомашинах и автобусах в крематорий. В 17.30 мы навсегда прощались с Юрием Николаевичем, под Реквием Моцарта... «Лакримоза»... Лицо Юрия Николаевича казалось живым и безмятежным. Я стояла впереди, у самого барьера, отделявшего его от живых, и безутешно рыдала. Святослав Николаевич, в наглухо застегнутом под ворот черном костюме, был исполнен внутреннего величия, так же Девика Рани, в вишнево-черном муаровом сари, со скорбным лицом. Она подходила и окуривала Юрия Николаевича индийским фимиамом сандаловых палочек... Вернувшись, мы молча сидели в столовой и слушали пластинку с музыкой Вагнера к опере, «Тристан и Изольда» — Вступление и Смерть Изольды, — которую поставил сам Святослав Николаевич и удалился в кабинет.

Через несколько дней Ираида Михайловна и я ездили за урной с прахом Юрия Николаевича. Урна была поставлена в его спальне, и там Святослав Николаевич разделил прах на две части: половину оставил, половину взял с собой в Индию. Святослав Николаевич начал переговоры в Министерстве Культуры СССР и Академии Наук СССР о судьбе научного и художественного наследия Рерихов, находящегося на квартире Брата, сразу же после похорон Юрия Николаевича. Одно из совещаний с представителями этих учреждений проходило на квартире Юрия Николаевича. Я вела протокол, который отдала Святославу Николаевичу. Он решил, что научная библиотека Юрия Николаевича должна быть передана Институту Востоковедения для создания Мемориального кабинета Юрия Николаевича. Однако библиотека оставалась собственностью Святослава Николаевича. Картины же и архив он тоже оставил в Москве для создания Мемориального музея-квартиры Ю. Н. Рериха.

Наблюдение за сохранностью библиотеки в Институте поручалось мне. Я должна была работать ответственным хранителем книг. Сначала Святослав Николаевич хотел поселить меня на квартире Юрия Николаевича вместе с оставшимися там сестрами Богдановыми, не имевшими опыта самостоятельной жизни. Но они уклонились от такого попечительства. Приходили разные люди и влияли на них. И тогда Святослав Николаевич включил в свои условия передачи наследства предоставление мне отдельного жилья.

Так как совместное постановление Министерства Культуры СССР и АН СССР затягивалось и не могло состояться до отъезда Святослава Николаевича, он оставил им письменное изложение своих условий передачи наследства.

После того совещания на квартире Юрия Николаевича аспирантка Юрия Николаевича из Ленинграда, М. И. Воробьева-Десятовская, и я приступили к составлению описи научной библиотеки. Выставка картин Святослава Николаевича закрылась в Москве 3 июня и должна была переехать в Ленинград на три недели. Святослав Николаевич дал нам деньги на поездку вместе с ними в Ленинград, где я жила у Маргариты Иосифовны и каждый день бывала в гостинице и на выставке вместе со Святославом Николаевичем и Девикой Рани. 25 июня мы все вернулись в Москву. Закончили опись библиотеки до отъезда Святослава Николаевича в Индию 13 июля 1960 г. Опись передали Святославу Николаевичу. В Институте Востоковедения мне предложили написать заявление о приеме на работу, автобиографию и заполнить анкету. Поехала в Таллинн за трудовой книжкой. Когда вернулась через неделю, книги уже упаковывались без меня, а в Институте сказали, что не надо было приезжать, а надо было ждать вызова!... Жила я теперь уже не на квартире Юрия Николаевича, время от времени ходила по чиновникам, то в Институт Востоковедения, то в Министерство Культуры СССР, — безрезультатно. М. И. Воробьева-Десятовская сообщила, что Святослав Николаевич интересовался ходом событий через нее, хотел знать, что же происходит, был настроен решительно и готов поднять вопрос обо мне снова. Но она же советовала мне не идти против явно неблагоприятных обстоятельств. Так в конце сентября я вернулась в Таллинн и только тогда смогла написать наконец обо всем Святославу Николаевичу. Он ответил, что крайне удивлен случившимся...

Таллинн, август 1992 г.

 

И.Р. Рудзите

ПРИМЕР ЖИЗНИ ЮРИЯ НИКОЛАЕВИЧА РЕРИХА КАК АГНИ ЙОГА

Когда все собрались в последний раз в маленькой столовой, Юрий Николаевич ни за что не захотел сесть на почетное место. Как вспоминали потом мой отец и сестра Гунта, слушали только что подаренную Юрию Николаевичу пластинку с записями героической вагнеровской оперы «Парсифаль». На другой стороне пластинки был «Траурный марш», почему-то поставили и его. А в карих глазах Юрия Николаевича появился синий блеск печали. Почему-то одна из сотрудниц подарила ему альбом о Братском кладбище в Риге, на фотографиях которого изображена статуя Матери, у ног ее покоятся солдаты всех войн. Почему-то Юрий Николаевич говорил о дальней поездке в ближайшем будущем, и все думали, что в Бурятию...

Елена Ивановна Рерих перед своим уходом сказала Юрию Николаевичу: «Когда появится новая звезда, тогда время ехать».

Картина Николая Константиновича «Звезда Героя» посвящена Юрию Николаевичу, человеку, готовому пойти на очередной жертвенный подвиг, и появление кометы было ему знаком того, что наступил срок для нового подвига. Тогда, перед приездом Юрия Николаевича на Родину, в Индии видели новую звезду. Об этом, в частности, в то время читал в латвийской газете «Циня» мой отец, Рихард Яковлевич Рудзитис.

По словам Богдановых, Еленой Ивановной было сказано, что Юрий Николаевич едет в Россию на три года. Очевидно, он знал срок своего ухода. Выполнив свою миссию, он ушел 21 мая 1960 года. Еще одно большое сердце приняло чашу яда эгоизма человеческого.

Мой отец с августа 1957 г. по май 1960 г. встречался с Юрием Николаевичем Рерихом около двадцати раз, был обмен письмами, которые хранятся в архиве Гунты Рудзите в Риге, ксерокопии имеются у меня.

Обычно отец брал в Москву нас с сестрой. Гунтой (теперь председателем Рижского Рериховского общества). По причине болезни я не участвовала в первых и последних встречах, но мы с сестрой иногда встречались с Юрием Николаевичем и без отца.

После каждой встречи мы втроем вспоминали, и отец записывал содержание разговоров, что составило дневник отца, который начал печатать латвийский журнал «Свет Огня» в ноябрьских номерах 1980 и 1981 годов.

Сегодня на основе своих воспоминаний и наблюдений я хотела начать разговор об образе Юрия Николаевича Рериха, как жизненном примере человека, которого можно было бы охарактеризовать как Агни Йога.

 

Портрет Ю.Н. Рериха работы И.Р. Рудзите

 

Пришло время назвать Юрия Николаевича по праву новым определением — Агни Йогом — именно потому, что многие, читая книги Агни Йоги, все же мало представляют, что это реально значит.

Вокруг нас расплодилось столько лжейогов, лжеучителей, лжепророков! Около Учения Живой Этики, около Рериховских обществ появилось столько праведников, считающих себя почти Адептами, но с характерным для них признаком — ни малейшей сердечности в глазах. Или еще хуже — на моем пути встречалось бесконечное число медиумов с разными «сверхспособностями»: «видением» тонкого мира, «слышанием» голосов, диктующих всевозможные «новые учения», или владением так называемым «автоматическим писанием», «ясновидением» и даже «умением летать на другие планеты»!

Юрий Николаевич ничего из названных выше способностей не имел (а мой отец его очень хорошо знал и поддерживал с ним очень близкие отношения как один из самых близких друзей семьи Рерихов).

По своему образу жизни, нормам поведения, в общем, Юрий Николаевич ничем особенно не выделялся среди окружающих. Как сказано в книге «Агни Йога»: «Если Агни Йога должна быть введена в жизнь, то носители ее не должны отличаться от внешней жизни. Агни Йог входит в жизнь незамеченным...» (Агни Йога, 187). Единственно, Юрий Николаевич соблюдал некоторую аскезу: был неженатым, не курил, не пил, питался довольно скромно, обыкновенно вегетарианской пищей, спал на простой раскладушке и т.д. По поводу курения вспоминается случай: на выставке картин Николая Константиновича какой-то молодой человек поинтересовался, как они смогли работать на такой высоте, на что Юрий Николаевич ответил, что для этого нужна некоторая подготовка, например, нельзя курить, пить. Услышав это, юноша опустил глаза.

В Москве, когда в последний год Юрий Николаевич почувствовал усталость, и у него, и у Богдановых снизился гемоглобин в крови, Юрий Николаевич вставал очень рано и до рассвета прогуливался по ближайшему скверу. Раньше в Кулу он каждое утро совершал прогулки верхом.

Одевался Юрий Николаевич чисто, аккуратно, но обыкновенно: европейский костюм, светлые рубашки, галстук. Привез из Индии и одевал, путешествуя, походный костюм, состоящий из кителя и брюк-галифе песочного цвета с коричневыми кожаными пуговицами.

Я видела Юрия Николаевича неоднократно; что меня больше всего поразило? Во-первых, то, что ни одна фотография, даже фильм, который снял его ученик А. Н. Зелинский, не смогли отразить подлинную огненность глаз, движений, мимики и рук. Все его существо излучало особую энергию, неисчерпаемую внутреннюю силу, вместе с особым обаянием и чуткостью.

В начале рассказа о нем хотелось поделиться несколькими фрагментами из моих мемуаров, касающимися описания его внешности.

«В дверях противоположной комнаты появляется среднего роста крепко сложенный человек. Светлое, с выступающими скулами овальное лицо, коротко стриженая седая бородка. Взлет черных крылатых бровей, несколько секунд как бы пронизывающий меня насквозь проницательный взгляд. А уже через полминуты его большие миндалевидные карие глаза озаряются обаятельной улыбкой, и на его щеках появляются выразительные глубокие ямочки. Он идет нам навстречу, обнимает отца и тепло обеими руками сжимает мои и Гунтины ладони, здоровается он со мной так, как будто и мы давным-давно самые близкие друзья. С тех пор я никогда больше не чувствовала, на себе его испытывающего взгляда».

«Юрий Николаевич сидел в своем кресле у письменного стола, спокойно положив руки на подлокотники, временами скрещивая пальцы, и только по постоянно меняющемуся выражению его лица, по тому, как временами то высоко взлетали, то спокойно опускались его густые дугообразные брови, как в больших карих глазах временами то играло лукавое веселье, то появлялась затаенная грусть, то вспыхивало неожиданное сияние, я понимала, какое богатство души скрыто в этом, казалось бы, внешне таком скромном человеке».

«Когда говорили о самом сокровенном, самом близком, его глаза становились какими-то бездонными, уходящими в беспредельность тысячелетий, напоминающими таинственные огромные черные зрачки статуй египетских саркофагов».

Когда Юрий Николаевич вернулся на Родину, он включился в работу с большим напряжением. В течение трех лет, пока он жил в России, он сделал невероятно много для пробуждения подлинной духовной культуры. Надо сказать, что это были невероятно трудные годы «хрущевщины», прошло всего три года после смерти Сталина, и вся деятельность великого ученого проходила под позорным надзором КГБ. Не буду перечислять всего того, что он сделал, укажу лишь немногое из того, чем он делился с нами в разговорах и письмах.

Теперь трудно представить, какие невероятные преграды, особенно со стороны художников, ему надо было преодолеть, прежде чем после семи с лишним месяцев открылась первая выставка картин Николая Рериха в Москве, за которой последовали выставки в Ленинграде, Риге, Киеве, Тбилиси и др., а в 1960 г. состоялась выставка брата — Святослава Николаевича. Он добился того, что начали публиковать литературное наследие Николая Константиновича, издавались репродукции, альбомы, монографии, был снят фильм, вышли передачи на радио, по телевидению. Сам он прочел огромное количество лекций об отце, о его живописи, литературных трудах, философии и экспедициях. Своими лекциями он начал вносить ясность в вопросы о восточных йогах, и очень много читал лекций по вопросам восточной литературы, философии и религии, начал издавать серию книг буддийской классической литературы, чему в большой мере препятствовали атеистически настроенные коллеги. Готовил для издания свои работы, обучал в Институте Востоковедения новых исследователей-аспирантов.

Юрий Николаевич побеждал препятствие за препятствием, созидая по мере сил и возможностей. Вот еще одна веха Агни Йога. «Около Агни Йога всегда найдете построения. Самая трудность созидания будет ступенью одоления несовершенства» (Агни Йога, 403).

Ученый работал напряженно, но гармонично, без суеты, бережно используя свое и чужое время. Ему была очень непонятна большая трата времени на частые бессмысленные собрания в душных и накуренных помещениях, на что он в последнее время жаловался.

В книге «Сердце» читаем: «Агни Йог ко всем бережлив не по скупости, но зная ценность энергии, проливаемой сверху. Так он бережет как свою, так и окружающую энергию» (Сердце, 37).

Жизнь Юрия Николаевича — путь жертвенности, путь труда на Общее Благо. Мало кто знал о духовном одиночестве Юрия Николаевича, сильной утомляемости от большого города, беспрерывных трудностях и препятствиях, бытовых неудобствах. Иногда сестрички, так звали Богдановых, спускались в магазин за продуктами и не могли выстоять огромные очереди, возвращались с пустыми руками. Приходилось заменять их самому ученому.

Все приходили к нему за помощью, за советом, за энергией, за радостью. «Агни Йог не только является магнитным центром, но он следует как оздоровитель местности... Агни Йог принимает на себя токи пространственные» (Мир Огненный, ч.1, 286).

Мало кто понимал, как часто Юрий Николаевич страдал от дисгармонии людей. «...Каждый может отяготить его, но помочь могут лишь немногие» (Мир Огненный, ч.1, 286).

И все же почти никто не видел в нем признаков усталости, и каждый получал большой заряд энергии. «Конечно, высший Агни Йог творит, не уставая духом» (Беспредельность, 263).

И все же — что являлось источником, казалось, неисчерпаемой силы и непрестанного обновления этого человека?

Юрий Николаевич действительно был «восточным» человеком и никогда не говорил о сокровенном или говорил так просто, как будто незаметно, что можно было услышать это, а можно было и пропустить. По словам ученого, «восточные люди очень боятся произнести сокровенное. Лучше даже солгут, чем предадут».

Из дневниковых записей Николая Константиновича и Юрия Николаевича мы знали о встречах с Махатмами и о посещении Рерихами Гималайских Ашрамов.

Наша знакомая Г. (Голубкина) рассказывала, что однажды, когда Юрий Николаевич выходил из выставочного зала, к нему подошла женщина и задала вопрос: «Существует ли Шамбала?» На что Юрий Николаевич, посмотрев женщине в глаза, после некоторого молчания ответил: «Да, я сам там был».

На следующий день после закрытия первой выставки Николая Константиновича, к Юрию Николаевичу, кроме нас, пришли еще и другие друзья из Риги — Г. Ф. Лукин и Бр.Якобсон. Заговорили о личностях, по духовным качествам близких Белому Братству, и Гаральд Феликсович спросил в этом отношении насчет Р. Вагнера и получил исчерпывающий ответ: «Да, Вагнер смог бы подойти близко, но тяжелые стороны его жизни его отдаляли. Вагнер — человек тяжелого характера. Бетховен по своим огням мог быть кандидатом ближе, чем все другие. В искусстве человек не всегда соответствует своему внутреннему облику. Надо оценивать по внутреннему облику. У Лермонтова зачатки уже ближе. Пушкин — большой талант, но Лермонтов по внутреннему облику выше, чем Пушкин, если сравнивать у обоих одноименные стихотворения «Пророк». В русской литературе в это время больше всех как человек выдвигается Чаадаев. Герцен как-то говорил, что Чаадаева не заметить в толпе было просто невозможным, даже по его глазам... У Рафаэля тоже свои слабости».

«Главное — внутренний облик» — еще и еще раз повторял Юрий Николаевич. «Подвижники — те, у кого все стороны характера уже соответствуют их Credo». И я поняла, что это самое можно сказать и об Агни Йоге.

Что составило Credo этого человека? —Это внутреннее видение и слышание всей жизни, это особая восприимчивость качеств его сердца, что в большой мере соответствует параграфу 774 из книги «Беспредельность»: «Каждое утонченное ощущение дает соприкасание с пространственным огнем. Потому только высший Агни Йог передает человечеству высшую восприимчивость. Вся эволюция зиждется на утончении».

Его сердце было настолько развито, что он видел и чувствовал в кажущихся обычных явлениях знаки, на которые ориентировался, которые определяли его выбор в решающие моменты. «Много знаков дается человечеству, нужно лишь не забывать их. Каждый из нас помнит эти вехи, разбросанные в разных годах жизни. Когда Скрижали явлены, тогда нужно лишь читать их и в мужестве следовать к Свету» (Мир Огненный, ч.1, 648).

«Но только огненное сердце поймет скрытое значение тонких знаков. Пусть сотрудники поймут, что каждый знак имеет назначение. Сколько Высоких Существ посылают моления и надеются, что будут поняты» (Мир Огненный, ч.2, 178).

Например, в письме от 8 декабря 1959г. он пишет Рихарду Яковлевичу: «Будущий год вообще обещает быть значительным. За последнее время было много разных знаков». О многих знаках он рассказывал и в беседах с нами. Многократно удачу и Помощь в своих делах он предвидел, когда, по его словам, он отметил «хорошие знамения» в различных знаках Шамбалы, например, у кого-то знак в медальоне на груди, или как-то увидел напечатанные в это время книги о Шамбале...

«Так во всем можно видеть движения под знаками. Понятие символа не что другое, как напоминание о знаке. Успех целых народов происходит под символом.

Считаю, можно среди самых опасных переходов дойти под Высшим Знаком» (Аум, 126).

Эти знамения, в разной форме и разного содержания, которыми руководствовался Юрий Николаевич, часто означали присоединение к проводу Космического Огня, проводу Космического Магнита — Разума.

«Прикасание к проводу Космического Огня дает устремление духу, и жизненные действия напрягаются этим жизненным огнем. Поэтому Огненный Агни Йог чует все космические пертурбации и напрягает все нити пространственные» (Беспредельность, 864).

Юрий Николаевич оценивал людей по внутреннему огню, который он просто называл энтузиазмом, другими словами — по способности бескорыстно отдать себя работе на Общее Благо. Когда многие обращались к нему с вопросом «Что делать?», он отвечал просто: «Надо поднимать энтузиазм и героизм. Надо во всем и всегда поддерживать энтузиазм, если он направлен на Общее Благо».

Что еще поражало в нем при наших встречах? Это энциклопедичность знаний, широта взглядов, интерес ко всему. Каждая встреча была настолько воспитательна, что дневник отца, который фиксировал в основном лишь то, о чем мы говорили, составил около 150 страниц.

Широта знаний, развитость мышления, неоспоримо — одни из главнейших качеств Агни Йога.

«Так знание есть путь огненный. Разве не вдохновительно знать, как близок путь к Миру Огненному?» (Мир Огненный, ч.З, 497).

Думаю, что необходимо коснуться одной стороны жизни семьи Рерихов, по поводу которой я часто встречала непонимание и кривотолки, — это отношение Юрия Николаевича и всей семьи Рерихов к религии и, в частности, к православию. Вся семья Рерихов была глубоко православна. Об этом мне лично говорили «сестрички», что, в частности, Юрий Николаевич всю жизнь носил крест и соблюдал обряды, когда посещал церковь, — крестился, ставил свечи. Он многократно ездил в Троице-Сергиеву Лавру, и я помню, как он с радостью делился с нами о том, какое неизгладимое впечатление это у него оставляло: «Храм Святой Троицы великолепный, хор звучал мощно, было много молодежи и солдат».

В тот же раз он с теплотой рассказал, что картина отца «Святой Сергий трижды спасет Россию» из пражской коллекций была передана в Третьяковскую галерею, где хранится в залах запасников. Местные сотрудники, когда идут в этот зал, говорят: «Пойдем к Сергию». Некоторые крестятся, а другие молятся на коленях.

Историческое открытие первой выставки Н. К. Рериха было назначено на воскресенье, 12 апреля 1958 года в 16 часов, в день православной Пасхи. Мы с сестрой пришли к Юрию Николаевичу с цветами и подарком уже утром, одни, без отца. Так получилось, что мы одни с Юрием Николаевичем и сестричками Богдановыми обедали с куличом, пасхой и крашеными яйцами, и помню, как Юрий Николаевич, оценивая потерю внутреннего содержания обрядов, с горечью отметил, что в России от Пасхи остались лишь яйца да куличи. Когда на такси ехали с Юрием Николаевичем на выставку, я была свидетелем его необычно быстрой реакции на окружающее, когда он несколько раз обращал наше внимание на толпы людей, стоявших у переполненных церквей в переулках, чего, в отличие от него, не заметила.

Действительно, у Юрия Николаевича была удивительная внутренняя подвижность, можно сказать, он имел «орлиный глаз», — в сочетании с большим спокойствием и гармонией. И так как у меня лично это качество не развито, потому-то меня это многократно в общении с ним так поражало! Так, однажды, на переполненной людьми выставке Николая Константиновича в Ленинграде мы с отцом должны были найти Юрия Николаевича. Рихард Яковлевич плохо чувствовал себя и сидел в стороне, и я несколько раз прошла через всю выставку и, не найдя Юрия Николаевича, уже собиралась идти обратно к отцу, как совсем неожиданно чьи-то теплые руки сердечно обняли меня за плечи сзади и повернули к себе. Это был Юрий Николаевич. Он не знал, что мы здесь и что его ищем, но он легко мог воспринимать наши мысли и мысли других.

Помню, что однажды он почувствовал, что к нему поднимались на квартиру люди, но не позвонив, вернулись, и в недоумении он спрашивал нас, кто это. Оказалось, что двое из Риги (чета Калнс) поднялись к нему, но в последний момент постеснялись его тревожить и вернулись обратно. Он прекрасно чувствовал излучения людей, и помню, как просил отца его не беспокоить, если человек известен как медиум, психист или явно с личными претензиями к нему и пр.

Я заметила, что у всех людей, которые общались с ним, в том числе и у меня, в его присутствии растворялись любые волнения, напряженность, застенчивость и пр., и человек начинал чувствовать себя особенно хорошо, как будто наравне с ним. Это поистине признак великого человека, вмещающего всех людей независимо от их возраста, образования, уровня культуры, национальности, религиозной принадлежности.

Несмотря на свой высокий интеллектуальный уровень, он не выставлял свои знания напоказ. Все получали от него духовную теплоту и внутреннюю радость.

«Дух, насыщенный устремлением огня, дает притяжение всем жизненным импульсам. Как каждая энергия достигает своего тождественного элемента, так дух Высшего Агни Йога достигает сердца устремленных к Истине. Так каждая энергия сердца творит людей. Рычаг сердца дает все напряженные устремления. Потому люди тянутся к огненному сердцу Агни Йога. Так мощь сердца утверждает устремление явления Агни Йога. Так творчество сердца может создать ручательство Света. Утверждаю!» (Беспредельность, 638). Сказано как будто о Юрии Николаевиче!

Юрий Николаевич был исключительно великодушным человеком. Он никого не осуждал, а внимательно оценивал. Так, когда Гаральд Феликсович яро стал нападать на личность Наполеона, ученый остановил его, говоря, что Кутузов хорошо отзывался о Бонапарте и какому-то офицеру выразил упрек: «Кто вам дал право его осуждать?» Отец добавил, что когда он был в Париже, в Пантеоне Наполеона, он чувствовал, что все французы его очень уважают.

В другой раз моя сестра Гунта пожаловалась на экскурсовода, который рассказывал нелепые вещи о картинах Николая Константиновича, на что Юрий Николаевич лишь улыбнулся и в ответ упомянул анекдот из царских времен, когда на выставке какой-то генерал совсем не понял и уничтожающе отозвался о какой-то картине Николая Константиновича, но, когда узнал, что Рерих является директором школы Императорского общества поощрения художеств, извинился и полностью изменил свое мнение. В первых беседах я не участвовала из-за болезни, но послала Юрию Николаевичу длинное письмо, на которое он ответил мне потом, как будто незаметно и постепенно, в течение многих бесед.

Буквально в каждой встрече, в каждой беседе Юрий Николаевич касался Алтая, и очень больно, что люди до сих пор не оценивают всего значения Алтая и не понимают то глубокое основание, ради которого вся семья Рерихов после возвращения на Родину хотела поселиться именно в Горном Алтае.

Юрий Николаевич хотел, чтобы Алтаю были выделены лучшие картины для специального Музея Рериха. Это, к сожалению, до сих пор не сделано, и алтайские музеи оригинальных картин до сих пор не имеют.

Юрий Николаевич сам уже тогда хотел переехать работать в Сибирское отделение Академии Наук.

В конце выступления хотелось бы привести несколько мыслей Юрия Николаевича, которые показались мне очень актуальными:

«Многие мечтают о свободе. Внутренний человек всегда свободен. Главное — внутренний человек».

«Для меня тайн не существует. Я ни в чем не скрываюсь. Самое лучшее — действовать совершенно открыто».

«Не печальтесь о работе, ее для всех будет достаточно. Новые люди появятся, когда будут соответствующие обстоятельства». «Все повернулось. Пути обратно нет».

«Будут большие сдвиги, по-моему, большие энергии спускаются на Землю»,

«Восток говорит о рождении Новой Эры, которая, может быть, начнется катаклизмами, а сектанты говорят о конце мира».

Когда Юрий Николаевич открыл первую выставку своего великого Отца, мы с сестрой написали в книге отзывов над всеми надписями: «С новой Эрой, друзья!»

И действительно, Юрий Николаевич вернулся на Родину с миссией открыть России врата в будущее, врата в Новую Эру, и нам казалось, что в воздухе наконец-то загудели колокола, возвестившие о начале воскресения России.

 

 

 

Б.А. Смирнов-Русецкий

ВСТРЕЧИ С ЮРИЕМ НИКОЛАЕВИЧЕМ РЕРИХОМ

Мне выпало редкое счастье встретиться с Николаем Константиновичем Рерихом и его женой Еленой Ивановной в их приезд в Москву в 1926 году. Тогда же я познакомился с Юрием Николаевичем. Это знакомство было продолжено в 1957 году, когда он вернулся на Родину и работал в Институте Востоковедения Академии Наук СССР.

Юрий Николаевич был горячим патриотом: еще в годы Великой Отечественной войны он подавал заявление Советскому правительству с просьбой зачислить его в ряды Советской Армии. Решение вернуться на Родину созрело давно и было поддержано Николаем Константиновичем и Еленой Ивановной. Его задачей было продолжение той духовной миссии, которую Николай Константинович не успел довершить. В Учении Живой Этики, предназначенном прежде всего для России, было сказано: «В Новую Россию — Моя первая весть». В условиях сталинского режима распространение идей Учения было фактически исключено, как показал печальный опыт деятельности «Амаравеллы», когда трое из членов группы были репрессированы.

После смерти Сталина, с приходом к власти Хрущева условия во многом изменились; за короткое время жизни в Россия (с августа 1957г. до 21 мая 1960г.) Юрий Николаевич сделал необычайно много, и семена, посеянные им, дали необычайные всходы.

Не менее важной задачей Юрий Николаевич считал возвращение на Родину творческого наследия Николая Константиновича, приобщение его искусства к духовной жизни страны. В этой работе я принимал посильное участие, о ней сохранил в памяти многие подробности, и именно этот аспект деятельности Юрия Николаевича будет основной темой моих воспоминаний.

Первая встреча с Юрием Николаевичем произошла в июне 1926 года, в гостинице «Большая Московская», где останавливалась семья Рерихов. Запомнился его юный облик с темпами глазами и русой бородкой; уже тогда было заметно его сходство с отцом, а с годами оно еще увеличилось.

Мы обменялись несколькими фразами, но встреча была кратковременной, и Юрий Николаевич в дальнейшем скромно оставался в стороне и в последующих встречах с Николаем Константиновичем и Еленой Ивановной не участвовал.

Его внешний облик очень хорошо передает снимок, сделанный весной 1926 года в Урумчи, где он стоит вместе с отцом и консулом СССР в Урумчи А. Е. Быстровым.

Прошло тридцать лет. Я почти ничего не знал о семье Николая Константиновича; приезд Юрия Николаевича в СССР в августе 1957 года был для меня полной неожиданностью

И все же наша встреча состоялась и произошла она через десять дней после его приезда. Мы с женой пришли в летний театр «Эрмитаж» посмотреть вечер цейлонского танца.

После окончания представления нам захотелось поближе взглянуть на танцоров и мы подошли к крайней ложе у сцены.

Я невольно взглянул на сидящих в первом ряду: между двух женщин сидел пожилой мужчина, с седеющей бородой, необычайно похожий на Николая Константиновича. Он обернулся на мой напряженный взгляд и внимательно посмотрел на меня. Я почувствовал, что он меня узнал.

Мы встретились на одной из дорожек сада. Юрий Николаевич действительно узнал меня и познакомил с сестрами Богдановыми, приехавшими вместе с ним.

«Я работаю в Институте Востоковедения Академии Hayк — сказал он. — Мы остановились в гостинице «Ленинградская». Приходите к нам. А скоро мы должны получить квартиру на Ленинском проспекте». Он дал мне адрес гостиницы и своей будущей квартиры. Он задал еще несколько вопросов о моей жизни и моих друзьях-художниках, с которыми был знаком.

В то время я работал в Институте Металлургии Академии Наук СССР, на Ленинском проспекте, довольно близко от того дома, где впоследствии поселился Юрий Николаевич.

...Вот и новый, большой дом, на углу Ленинского и Университетского проспектов, внутренний сад, через который проходишь, чтобы дойти до подъезда, где жил Юрий Николаевич. На мой звонок открыла Людмила Михайловна — старшая из сестер Богдановых. Юрий Николаевич вышел из своего кабинета и пошел мне навстречу. В этой первой встрече, в дружеском объятии сразу же сгладилось то огромное расстояние в пространстве и во времени, что разделяло нас...

 

 

 

Он был похож на отца — тот же овал лица, те же твердые, довольно широкие скулы, те же очертания головы и борода. Но глаза, карие с зеленоватым отливом, больше напоминали мать. Во всем облике Юрия Николаевича светились доброта, ясность, великая простота общения и затаившаяся в глубине глаз мудрость. И еще запомнилось сразу это удивительное чувство русской сердечности и гостеприимства.

В эти дни он был полон глубокой радости, связанной с возвращением на Родину. Он осматривал Кремль, побывал в Загорске, жадно приобщался ко всему русскому.

Захотелось сразу так много узнать о том, что произошло за эти долгие годы, о жизни в Кулу, о путешествиях, о событиях в Америке.

Юрий Николаевич не любил рассказывать о себе. Но о жизни в Кулу я постепенно узнавал из его рассказов, отчасти из беглых упоминаний Людмилы и Раи (Богдановых), а главное, из жизни самого Юрия Николаевича, сохранившего и в Москве тот же уклад. В Кулу они вставали очень рано— в шесть часов. Принимали ванну, готовились к завтраку и в восемь часов сходились к столу. Из рассказов Юрия Николаевича я понял, что они отрицательно относились к хатха-йоге, и кроме краткой пранаямы, не делали никаких упражнений. Зато Юрий Николаевич каждое утро ездил верхом. Еще с молодых лет он любил верховую езду, а экспедиции в Центральной Азии создали особую привязанность к лошадям, ибо долгие месяцы приходилось проводить в седле. Живя в Москве, Юрий Николаевич скучал по верховой езде, но увы, этой радости он был лишен.

После завтрака каждый шел на свое «рабочее место» — Николай Константинович в мастерскую, Елена Ивановна — в рабочий кабинет, а Юрий Николаевич в Институт «Урусвати» или в свой рабочий кабинет.

Так начинался рабочий день и длился до обеда. После обеда и короткого отдыха работа возобновлялась и продолжалась до ужина.

И только после ужина семья собиралась в гостиной и обычно слушала музыку. Вся жизнь каждого члена семьи строго была. подчинена дисциплине; но дисциплина не была навязана извне, она проистекала из любви к труду, из сознания благодетельного значения ритма в жизни и работе.

Духовный ритм творческого труда творил чудеса. Количество картин Николая Константиновича неизмеримо велико; с трудом верится, что один человек мог создать столько произведений, написать столько книг, вести такую обширную переписку.

Юрий Николаевич замечал: «Николай Константинович работал как будто не спеша, даже медлительно; а успевал сделать так много благодаря строгому ритму работы; он способен был соединить одновременно несколько работ, и выполнял их так безошибочно, что потом было нечего исправлять».

Действительно, когда он диктовал свои «Листы дневника», он строго укладывал текст каждой темы именно в страницу, проявляя высокое литературное мастерство. Мне довелось просматривать вместе с Юрием Николаевичем (отбирая для публикации) 650 страниц «Дневника», и лишь очень изредка я встречал небольшие поправки, сделанные рукой автора.

Рая и Людмила Богдановы отмечали, что Николай Константинович отличался необыкновенным спокойствием и всегда ласково и сердечно с ними обращался.

Спокойствие, тишина и углубленность их уединенной жизни в Гималаях, постоянная творческая работа, изучение духовной жизни, философии и религий Индии — все это звучало в рассказах Юрия Николаевича; и в его жизни, в тишине его кабинета, который с трех сторон был окружен полками с книгами — древними и современными, — незримо присутствовал аромат восточной мудрости и глубокая сосредоточенность ученого, погруженного в постоянную творческую работу.

Он был зачислен в Институт Востоковедения, но в Институте, видимо, еще не знали, каков должен быть круг его работ, ведь впервые в Институте должен был работать ученый с мировым именем, приехавший из-за границы.

Проходил месяц, другой, и Юрий Николаевич жаловался мне:

«Я получаю деньги, а работу все еще не дают». Так продолжалось около четырех-пяти месяцев со времени его приезда. В этот период началась деятельность Юрий Николаевича, направленная на организацию выставки картин Н. К.. Рериха.

Эпопея с организацией первой выставки проходила на моих глазах и с моим участием. В этом действии особенно ярко проявились все ценные качества Юрия Николаевича: терпение и настойчивость, мягкость и деликатность, в обращении с людьми и непреклонность в достижении поставленной цели. В этой работе он умел заинтересовать и увлечь людей, проявлял необычайную широту в оценке перспектив будущего.

Николай Константинович перед уходом поделил свои картины и этюды поровну между обоими сыновьями. Юрий Николаевич взял с собой на Родину все картины и этюды, принадлежавшие ему. Общее их число, вместе с этюдами (последних было около 500) составляло примерно 560 работ. (Картины шли из Индии на пароходе, вместе с Юрием Николаевичем и сестрами Богдановыми, но по прибытии задержались несколько в Одессе, и лишь в октябре были доставлены в Москву и переданы на хранение в Третьяковскую галерею.

Юрий Николаевич обратился к министру культуры Н.А. Михайлову с просьбой об организации выставки. Михайлов предложил устроить выставку в залах Академии художеств, однако академики тормозили это решение, и оно не было реализовано.

Вторично обратился Юрий Николаевич к Михайлову, и был предложен маленький, плохо освещенный зал на улице Горького 25, который явно не подходил для выставки. После третьего раза был предложен зал на Кузнецком мосту 20, тоже очень небольшой по размерам, но все же более подходящий.

Вместе с Юрием Николаевичем мы отправились в Третьяковскую галерею, чтобы отобрать картины на эту первую выставку. В качестве консультантов для отбора присутствовали художник П. И. Крылов и сотрудник Третьяковской галереи Е. В. Журавлева.

Так как выставочный зал был сравнительно невелик, то пришлось ограничивать количество картин. Было отобрано 33 крупных картины, в том числе: «Ждущая», «Гималаи», «Ладак», «Нанда-Деви», «Лхаса», «Сантана», «Огни на Ганге», «Горное озеро», «Бэда-проповедник», «Гесэр-хан», «Помни!», а из русских тем: «Борис и Глеб», «Поход Игоря», «Настасья Микулична». Кроме того, были отобраны более ранние произведения, находящиеся в Третьяковской галерее и Русском музее — «Гонец», «Город строят», «Заморские гости», «Святой остров» и другие. Всего на выставке было представлено 36 картин и 95 этюдов.

Большую трудность представило составление каталога. Многие картины не имели названия (позже была найдена система обозначения годов и названий картин, составленная Николаем Константиновичем) и были условно названы «Гималаи». Лишь двадцать лет спустя В. В. Соколовскому благодаря длительной, упорной работе удалось составить возможно полный каталог картин, этюдов, эскизов и рисунков Николая Константиновича, изданный в 1979 г. в Новосибирске.

Но труднее всего обстояло дело со вступительной статьей к каталогу. Предложили ее написать М. В. Алпатову, но он отказался. По просьбе Юрия Николаевича я составил черновой текст статьи на пяти страницах. С этим текстом Юрий Николаевич поехал к К. Ф. Юону, давнему другу Николая Константиновича. Константин Федорович тяжело болел воспалением легких (он вскоре скончался), но все же охотно выполнил просьбу Юрия Николаевича и быстро написал статью, которая красиво заканчивалась словами: «Архаика, наука и искусство были составными элементами его произведений. Народные легенды; и предания, связь мифологии с геологией, с сейсмическими и космическими силами природы глубоко волновали его художественное воображение... Эмоциональное искусство Рериха почти непередаваемо словами — оно для глаз и для души».

На выставке, после знакомых картин: «Поморяне. Утро», «Небесный бой», «Пантелеймон-целитель» и других, при входе в большой зал открывалась величественная панорама Гималаев в картине «Помни!». Как неожидан был этот переход! Как потрясал он всех, приходящих на выставку! Открывался новый, неведомый мир величайшей горной страны, мир легенд и чаяний Востока, мир, овеянный глубокой мудростью и красотой.

Выставка сразу же привлекла внимание зрителей. Длинная очередь стояла на улице.

Очень часто Юрий Николаевич бывал на выставке. Это была первая радость на Родине, первое торжество приобщения людей к творчеству Николая Константиновича.

Вскоре после первой выставки картин Н. К. Рериха была организована вторая, более обширная выставка в Третьяковской галерее. Она также пользовалась неизменным успехом, как и все последующие выставки Рериха.

После этих выставок встал вопрос о дальнейшей судьбе картин Николая Константиновича, привезенных на Родину. Юрий Николаевич передал большую часть в дар государству, оставив себе около ста этюдов и некоторые картины: «Гесэр-хан», «Бум-Эрдени», «Тень Учителя», «Труды Сергия», «Будда в подводном царстве», а также цикл «Монголия»: «Страж пустыни», «Юрты. Монголия», «Костры в степи», «Всадник» и другие. В благодарность за этот щедрый дар Министерство культуры подарило ему автомашину «Волга» и обещало дачу, которую при жизни он так и не получил. После тишины и уединения Гималаев Юрий Николаевич очень тяготился необходимостью пользоваться общественным транспортом, и машина была ему крайне необходима.

По завещанию Николая Константиновича большая часть картин должна была быть передана в музеи Сибири. Кроме того, Юрий Николаевич вел переговоры с директором Русского музея В. А. Пушкаревым, который обещал ему выделить отдельный зал для постоянной экспозиции картин Рериха.

Однако получилось так, что Юрия Николаевича не известили, и за его спиной произвели дележ картин между Русским музеем (который забрал себе львиную долю) и Новосибирской картинной галереей, куда было передано шестьдесят картин и этюдов. Все это очень огорчило Юрия Николаевича, так как он считал, что большая часть картин отца должна находиться в Сибири и на Алтае.

Интерес к творчеству Рериха возрастал, и естественно, что к Юрию Николаевичу стали обращаться с просьбами прочесть лекции о живописи его отца.

Впервые он был приглашен профессором А. А. Федоровым-Давыдовым прочесть лекцию на кафедре искусствознания МГУ. Я поехал вместе с ним. Первоначально предполагалось, что лекция будет прочитана лишь для сотрудников кафедры; но стали приходить студенты, узнавшие о приезде Юрия Николаевича, и пришлось выбрать более обширную аудиторию. В большой аудитории собралось свыше ста пятидесяти человек, преимущественно студентов. Они слушали лекцию буквально затаив дыхание.

После этого мне пришлось не однажды слушать лекции Юрия Николаевича об отце. Трудно воспроизвести их содержание, они ни разу не были записаны; но одна общая черта всегда сохранялась: Юрий Николаевич говорил об отце, как о постороннем человеке, никогда не подчеркивая своей близости с ним, даже никогда не употреблял слово «отец». Это было проявлением великой скромности Юрия Николаевича. В первой своей лекции он рассказал о Николае Константиновиче преимущественно как о художнике; остановился на раннем периоде его творчества, но больше внимания уделил индийскому периоду и особенно его мастерству в изображении Гималаев. Он рассказывал о Трансгималайской экспедиции и о более поздних путешествиях по великой горной стране. Для русского зрителя зачастую было чуждо величие горной природы, и некоторые искусствоведы считали, что в творчестве Рериха в индийский период много искусственного, декоративного, далекого от реальности.

Юрий Николаевич, сопровождавший отца во всех экспедициях, наблюдавший природу Гималаев и Тибета в самых разнообразных условиях, подчеркивал именно реализм и правдивость искусства Рериха, его умение увидеть главное, характерное, и отобразить несравненное величие Гималаев.

Позже, когда я показывал Юрию Николаевичу некоторые из своих работ, его любимым выражением было: «Здесь есть правда».

В своих лекциях о Рерихе он именно утверждал правду его искусства, не касаясь личной жизни художника и мало останавливаясь на сюжетной стороне тематических картин.

Иногда он цитировал отдельные абзацы из статей Николая Константиновича или из книги «Алтай — Гималаи» (тогда еще не опубликованной), но чаще он рассказывал обо всем своими словами — просто, доходчиво, и убедительно. Очень яркое впечатление оставило его выступление в московской организации туризма. Юрий Николаевич с большим увлечением рассказывал о Трансгималайской экспедиции, о трудностях трагической зимовки в горах, о перевалах, которые преодолела экспедиция. Рассказ сопровождался показом слайдов картин Н. К. Рериха. Небольшой зал был переполнен, люди громоздились на подоконниках, стояли в дверях; в этой тесноте, в пестроте человеческих обликов было особое радостное оживление, чувство соприкосновения с чем-то дорогим, сказочным и заветным.

Помню выступление Юрия Николаевича в Московском Доме ученых. Оно проходило в Белом зале (небольшом по размерам, где вмещалось около ста человек) и продолжалось более часа. Зал был переполнен. Но очень большому числу ученых не удалось войти. После окончания Юрия Николаевича попросили повторить лекцию. Он самоотверженно это сделал, несмотря на духоту и утомление.

Постепенно интерес к творчеству Николая Константиновича возрастал. Росла также известность Юрия Николаевича. Он бывал на дипломатических приемах, в Доме литераторов и познакомился со многими писателями, в том числе с Л. М. Леоновым, Ф. И. Панферовым и другими.

По предложению Панферова Юрий Николаевич решил напечатать в журнале «Октябрь» первую публикацию «Листов дневника» Н. К. Рериха. (Он привез из Индии два машинописных экземпляра «Листов дневника».) Это не были дневниковые записи в прямом смысле слова, а скорее, воспоминания о многих близких друзьях по искусству, об отдельных событиях, а также небольшие философские эссе. Каждая тема была мастерски изложена так, что вмещалась в размер одного машинописного листа.

Юрий Николаевич, еще малознакомый с требованиями советских журналов, пригласил меня помочь в этой работе. Мы вместе просматривали этот огромный материал, содержавший более 650 страниц.

Было отобрано около 120 «Листов», и часть из них была впервые опубликована в журнале «Октябрь» (№ 10 за 1959 год) со вступительной статьей доктора искусствоведения Н. Соколовой.

В этот же период с Юрием Николаевичем познакомилась искусствовед В. П. Князева (сотрудник Русского музея), которая начала работу над первой монографией о Н. К. Рерихе, вышедшей в 1963 году.

...Каждую среду после работы я приходил к Юрию Николаевичу. У меня на глазах изменялся внешний облик квартиры. Первые месяцы она была полупустой. После того как прошли первые выставки и большая часть картин была подарена государству, кабинет был украшен картинами, которые Юрий Николаевич оставил себе: над дверью в спальне прямо против рабочего стола висела картина «Труды Сергия», а на противоположной — «Гесэр-хан», обе они были особенно дороги Юрию Николаевичу. Кроме них, стены кабинета были украшены картинами «Тень Учителя», «Бум-Эрдени»; «Будда в подводном царстве» и другими.

Книжные полки были первой заботой Юрия Николаевича. Они окружили кабинет с трех сторон и вскоре начали заполняться прибывшими из Индии редкими манускриптами на санскрите, пали, тибетском, и других языках, а также обширной литературой по проблемам востоковедения (позже, после ухода Юрия Николаевича, она была передана, по распоряжению Святослава Николаевича, в Институт Востоковедения, в Кабинет имени Ю. Н. Рериха).

Кабинет был также украшен бронзовой скульптурой Кришны с флейтой в руках и тибетскими танками. Вся квартира во всех мелочах напоминала о родителях Юрия Николаевича: картины и этюды Николая Константиновича, портреты Елены Ивановны и родных, семейные реликвии — вся атмосфера квартиры носила печать высокой духовной культуры семьи.

Юрию Николаевичу очень хотелось иметь мебель, когда-то находившуюся в квартире Николая Константиновича на Мойке. Часть этой мебели сохранилась в квартире двоюродного брата Елены Ивановны, Степана Степановича Митусова, а после его смерти в 1941 г. — у его дочерей Людмилы и Татьяны. Они передали Юрию Николаевичу старинное кресло Николая Константиновича и стулья его кабинета.

В этом кресле Юрий Николаевич обычно и сидел за огромным рабочим столом.

Каждую среду после работы я приходил к Юрию Николаевичу. Гостеприимный хозяин радушно встречал в передней; он всегда считал своим долгом раздевать и одевать гостей, несмотря на наши протесты.

Он садился за стол, обычно заваленный книгами, и начиналась неторопливая, проникновенная и ласковая беседа. Как досадно, что ни одна из них не была записана! Они затрагивали очень широкий круг тем. Юрий Николаевич понемногу, отвечая на мои настоятельные вопросы, рассказывал о жизни в Кулу, об отдельных эпизодах экспедиций, о разнообразных встречах.

В первый год его пребывания в Москве я был одним из немногих гостей.

Довольно часто навещал его врач-гомеопат С. А. Мухин, который переписывался с ним еще в период пребывания Юрия Николаевича в Индии. Позже у Юрия Николаевича образовался обширный круг знакомств, куда входили некоторые советские писатели и ученые, — биограф Н. К. Рериха П. Ф. Беликов (из Таллинна), семья академика Н. Д. Зелинского (сын Зелинского, Андрей Николаевич, был аспирантом Института Востоковедения, и Юрий Николаевич его консультировал). Бывал также у него посол Цейлона в СССР Малаласекера, с которым он вел долгие философские разговоры по вопросам буддизма.

Однако обычно я сидел один в кабинете Юрия Николаевича, и лишь в последний год его жизни его навещал вместе со мной мой друг, художник В. Т. Черноволенко.

Вспоминая разные эпизоды семейной жизни, Юрий Николаевич любил отметить какие-либо юмористические черты события. Например, когда Николай Константинович получил приглашение в Лондон от Королевской Оперы, для оформления оперы «Князь Игорь», то Святослав Николаевич был оформлен как помощник декоратора, а Юрий Николаевич — как... акробат-наездник. Ему действительно пришлось выполнять роль наездника во время действия оперы. Но норовистая лошадь неожиданно понесла, и он проскакал через сцену в своем обычном (а не оперном) костюме и несколько раньше по времени. Но публика приняла это как должное. Были также смешные эпизоды из жизни в Кулу. Велико было гостеприимство Рерихов, но им часто злоупотребляли. И тогда на долю Юрия Николаевича выпадала неблагодарная задача — выпроваживать непрошенных гостей.

...Как-то Юрий Николаевич рассказывал о последних днях Николая Константиновича.

«Отец был очень слаб, мы по очереди дежурили около его постели. Это было время, когда происходили кровопролитные столкновения между индуистами и мусульманами, спровоцированные англичанами. Иногда в долине слышались выстрелы. Как-то ночью, когда я дежурил, он заметил, что около меня ружье, и спросил, что происходит. Чтобы его не беспокоить, я сказал — в сад приходят медведи, нужно быть готовым их отогнать. Окрестные жители очень уважали отца, и в эти беспокойные дни не было ни одного вторжения к нам».

«Как же скончался Николай Константинович?» — спросил я. «Он тихо перешел в мир иной во время сна», — ответил Юрий Николаевич. — «Эта утрата была очень тяжела для Вас, для всей семьи?» — «Да, — ответил он — Елена Ивановна не хотела больше жить в Кулу, и мы переехали в Калимпонг (Сикким), где она провела последние годы жизни. Ее уход так тяжело поразил меня, что долгое время я не мог оправиться».

Юрию Николаевичу, как старшему сыну, полагалось зажигать погребальный костер, на котором, по восточному обычаю, были преданы огню тела отца и матери. Чувствовалось, что даже спустя несколько лет ему были тяжки эти воспоминания, образы любимых отца и матери неизменно жили в его сердце...

Рассказы о жизни в Индии, о путешествиях по Центральной Азии чередовались с рассказами о Западе. Юрий Николаевич довольно длительное время жил и учился в Англии, во Франции, а позже — в Соединенных Штатах. Он имел возможность широко сопоставлять Запад и Восток, а также Советский Союз с Западом.

Особенно велико было влияние революции в России на большинство стран Азии. Всюду во время экспедиций Рериха по Центральной Азии, а также в Китае, они рождали неизменный интерес и симпатии к Советскому Союзу.

Глубокий патриотизм Юрия Николаевича отнюдь не был обусловлен тем, что он родился и провел в России юные годы. Именно благодаря странствиям по Западу и Востоку он убедился, что только в Советском Союзе идет процесс создания нового общественного строя, и все лучшие перспективы жизни на нашей планете тесно связаны с победами «Новой Страны» — так называла Елена Ивановна Советский Союз.

Подробно рассказывал он о некоторых эпизодах жизни в Америке, о создании Музея Рериха в Нью-Йорке и о предательстве Хорша, в результате которого широкая программа развития американского искусства, намеченная Николаем Константиновичем, не была осуществлена.

Воспользовавшись отсутствием Рериха, который в это время был в экспедиции в Центральной Азии, Хорш в одну ночь вывез все имуществе Музея Рериха — не только картины, но даже личные вещи Николая Константиновича и Юрия Николаевича.

За этим последовал длительный судебный процесс, который был решен в пользу Хорша, благодаря активной помощи министра земледелия (и вице-президента) Уоллеса.

Во время пребывания в Индии Юрий Николаевич неоднократно встречался и с Далай-Ламой, и Панчен-Ламой, бежавшим из Тибета. Он рассказывал, что Далай-Лама, молодой человек довольно легкомысленного нрава, любил смотреть фильмы легкого опереточного жанра. Серьезного общения и философских разговоров о буддизме с ним не было. Панчен-Лама, тоже молодой, был серьезным, вдумчивым, углубленным в духовные проблемы, способным понять и оценить современное положение Азии.

Юрий Николаевич бывал в Адьяре и общался неоднократно с членами теософического общества. Он отмечал, что там соблюдали строгий внешний этикет, особые одежды и знаки, которые указывали на достигнутую степень посвящения — но все это имело чисто внешний характер.

На первых этапах своего развития Общество носило прогрессивный характер, поддерживало освободительное движение в Индии, боролось за равенство в правах индийцев и англичан. Но во второй половине века в нем усилилось западное влияние, оно окаменело в своих внешних формах и медленно умирало. Такое же впечатление о теософском обществе в более поздний период вынесла Л. В. Шапошникова (книга «Годы и дни Мадраса»).

Однажды мы провели целый день под Москвой, в Барвихе и Раздорах. После того как Юрий Николаевич приобрел машину, он неоднократно выезжал за город.

Сохранились снимки, сделанные мной и моей покойной женой, Лидией Васильевной. Мы расположились на высоком месте, в сосновом лесу: расстелили скатерть и импровизированный «Обед на траве» прошел в веселой, шутливой беседе, в полной отрешенности от всяких дел и забот. Светлый и ясный облик Юрия Николаевича, в летнем костюме и галстуке (несмотря на жаркую погоду) сохранился на снимках на фоне леса.

Потом мы вдвоем прогуливались по лесу, вспоминая Ленинград и юношеские годы. Тишина, уединение, чудесный шелест сосен — все располагало к тихой, душевной беседе...

Позже Юрий Николаевич рассказывал о поездках с Андреем Николаевичем Зелинским в Переяславль-Залесский, а также в Мозженку, где у них была дача.

Высокая духовная культура семьи сказывалась и на отношении Юрия Николаевича к искусству. Мне довелось побывать вместе с ним и Раей в Художественном театре на «Анне Карениной». Юрий Николаевич отметил определенное несоблюдение стиля той эпохи; чувствовалось, что Художественный театр утратил представление о той жизни, которая звучала в произведениях Л. Н. Толстого. Конечно, этого не могло бы случиться при жизни К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко, которые были хорошо знакомы со светским обществом конца девятнадцатого века.

Не менее тонкие суждения высказывал Юрий Николаевич и в области музыки. Мы были однажды с ним и сестрами Богдановыми на концерте в Большом зале консерватории. Исполняли фортепианный концерт, Третью симфонию и «Поэму экстаза» Скрябина. Не помню, кто именно дирижировал, но исполнение нам не особенно понравилось. После этого не раз были беседы о музыке. Юрию Николаевичу приходилось слушать выступления крупнейших дирижеров и пианистов эпохи: Зилоти и Кусевицкого, Рахманинова, Вейнгартнера, Клемперера, Караяна и многих других. Его требования к исполнителям были достаточно высоки.

Еще с юных лет, когда они жили в Петербурге, возникла любовь к музыке, воспитанная в семье, и позже, во время пребывания в Париже, Лондоне и США, были широкие возможности приобщиться к музыкальной культуре Запада.

Как и отец, Юрий Николаевич любил произведения Вагнера, Скрябина, Мусоргского, Римского-Корсакова, Стравинского. Во время жизни в Индии семья вечерами собиралась, чтобы послушать музыку в записи.

3.Г. Фосдик вспоминает: «Они очень любили Скрябина «Поэму экстаза» и «Поэму Огня» («Прометей»), «Снегурочку», «Садко» и «Сказание о граде Китеже» Римского-Корсакова, «Бориса Годунова» Мусоргского, «Весну священную» Стравинского, «Тристана и Изольду», «Лоэнгрина», «Парсифаля» Вагнера, особенно последнюю оперу. Все эти пластинки путешествовали с ними и вечерами на стоянках экспедиции неслись звуки музыки».

Юрий Николаевич не раз вспоминал ни с чем не сравнимое величие закатов и восходов и звездные ночи в безмолвных пустынных нагорьях Монголии и Тибета. Как хотелось ему подчас вновь пройти верхом маршрутами дальних экспедиций!

Неоднократно приходилось беседовать с Юрием Николаевичем о живописи. Он был тонким, эрудированным знатоком искусства Востока. Известна его работа о «Зверином стиле». В области современного искусства он наиболее высоко ценил творчество Николая Константиновича, а также любил Врубеля, Нестерова, в меньшей степени Петрова-Водкина, Сарьяна, Юона и других художников этой эпохи.

Произведения экспрессионистов, абстракционистов и другие формы современного западного искусства были ему чужды.

Я регулярно показывал свои новые работы Юрию Николаевичу. Ему нравились работы из цикла «Новгород», а также этюды из циклов «Валдай» и «Север». Отмечая некоторые работы, особенно ему полюбившиеся, он говорил: «Здесь есть правда». Я замечал, что в моем творчестве ему нравилось больше всего то, что было по стилю и образам ближе к Николаю Константиновичу.

Известность Юрия Николаевича все более росла, и увеличивалось его общение с людьми.

Образовался большой круг аспирантов, с которыми Юрий Николаевич вел занятия не только в Институте Востоковедения, но и на дому. Он общался с биографом Н. К. Рериха П. Ф. Беликовым, который неоднократно приезжал к нему из Таллинна; с Р. Я. Рудзитисом (Рига), также писавшим о Н. К. Рерихе; при его участии подготовлялась

В. П. Князевой первая монография о творчестве Н. К. Рериха, вышедшая в 1963 году.

Кроме большой загруженности делами института, вечерами Юрия Николаевича беспокоили различные посетители, которые добивались знакомства с ним.

По-прежнему он вставал в шесть часов, а ложиться приходилось зачастую очень поздно, так как бесцеремонные посетители засиживались до часу ночи.

Уехав из Индии, он фактически лишился возможности жить на свежем воздухе и черпать силы в общении с природой. За три года он ни разу не пользовался отпуском, очень редко выезжал за город; дача была ему давно обещана, но он не торопился ее получить. Весной 1960 года мы ездили с ним на станцию «Здравица» по Белорусской железной дороге. Там строили небольшой поселок научных работников, и он мог бы выбрать себе дачу. Но местность ему не понравилась, бетонные коробки дач тоже были малопривлекательными. Так дача и не была выбрана...

В эту пору светлую радость внесла поездка в Улан-Удэ на научную конференцию. Там он впервые за два года ездил верхом и вернулся как-то посвежевший, набравшийся новых сил и полный впечатлений от общения с учеными Бурят-Монголии.

В начале весны были получены сведения о приезде с выставкой по приглашению Министерства Культуры Святослава Николаевича Рериха. Задолго до его приезда начались разговоры о нем, о его творчестве, о его жене Девике Рани, внучатой племяннице Р. Тагора и известной индийской киноактрисе. Чувствовалось, что Юрий Николаевич с большим нетерпением ждал брата; ему хотелось поделиться с ним всеми впечатлениями, полученными на Родине за два с лишним года, узнать новости из Индии.

Открытие выставки происходило в очень торжественной обстановке. В «итальянском дворике» стояла огромная толпа приглашенных, выступала министр культуры Е. А. Фурцева, с ответной речью выступил Святослав Николаевич. Не буду описывать подробностей открытия. Отмечу лишь, что у Юрия Николаевича был какой-то грустный отчужденный вид, который так не вязался с общей атмосферой радости.

Через несколько дней мы собрались на квартире Юрия Николаевича. Были сестры Митусовы, Виктор Тихонович Черноволенко с женой и, конечно, Святослав Николаевич с Девикой Рани. Шла оживленная, хотя и не очень серьезная беседа, в основном об открывшейся выставке. Святослав Николаевич рассказывал отдельные эпизоды из жизни в Индии. И опять у Юрия Николаевича был грустный отчужденный вид. Казалось, что он был чем-то глубоко оскорблен или получил какое-то важное печальное известие и не мог принять участия в общей радости.

Сохранились снимки всех, сидящих за круглым столом, и на них бросается в глаза печальный, задумчивый вид Юрия Николаевича. В последующие дни я не встречался с Юрием Николаевичем. По-видимому, он был сильно занят, по работе, у них часто бывали Митусовы, Святослав Николаевич много часов проводил на выставке и, кроме того, еще выступал в специальной аудитории музея им. А. С. Пушкина.

Двадцатого мая Юрий Николаевич был в гостях у Святослава Николаевича в гостинице «Украина». Ужинали вместе, он вернулся домой довольно поздно.

На следующий день он почувствовал себя плохо. По словам сестер Богдановых, это было связано с желудком. В Индии он болел дизентерией и был очень чувствителен в отношении пищи. «Может быть, в гостинице он съел что-то неподходящее», — думали сестры.

В этот день — день его ухода — я забежал ненадолго около четырнадцати часов. Людмила сказала, что Юрий Николаевич плохо себя чувствует и лежит; мне не хотелось его беспокоить и, пробыв недолго, я уехал домой. И вдруг, в 18 часов, телефонный звонок. Соседка Юрия Николаевича, которая их часто навещала, сообщила, что Юрий Николаевич скончался.

Это было так неожиданно, так невероятно, что трудно было поверить... Мы немедленно поехали туда. Там собрались многие: мы встретили жену посла Индии Менона, сестер Митусовых, В. Т. Черноволенко с женой, П. П. Фатеева. Трудно передать нашу скорбь и растерянность от этих неожиданных событий. Тело Юрия Николаевича было увезено в институт Склифосовского на вскрытие.

Из позднейших рассказов сестер удалось восстановить всю картину происходившего в этот день. Когда Юрий Николаевич заболел, сестры вызвали гомеопата Мухина, который считался домашним врачом. Но Мухин приехал только около 15 часов, осмотрел больного, сказал, что нет оснований беспокоиться, оставил какие-то лекарства и.… уехал на дачу. Состояние Юрия Николаевича ухудшилось. Сестры вызвали «скорую помощь». Врач «скорой помощи» предлагал сделать укол (вероятно, от сердца), но Юрий Николаевич отказался. Через некоторое время у него парализовало язык, он мог только писать. Сестры вторично вызвали «скорую помощь», одновременно звонили Святославу Николаевичу. Приехала «скорая помощь» около 17.30, но Юрий Николаевич уже скончался, пульса не было. Почти одновременно приехал Святослав Николаевич, все попытки реанимации были безрезультатны. Официальный диагноз после вскрытия — сердечная недостаточности. Так неожиданно оборвалась жизнь дорогого нам всем человека.

Торжественно и как-то особо прочувствованно протекала Гражданская панихида. Прекрасные речи, полные глубокого содержания, произнесли посол Индии Менон и посол Цейлона Малаласекера Выступавшие сотрудники и аспиранты Института Востоковедения отмечали не только огромные научные заслуги Юрия Николаевича, но и его сердечность, отзывчивость, необычайную доброту. Общение с ним оставило у всех глубокий след, и уход его вызвал подлинную скорбь.

4 сентября 1983