12.08.1831—08.05.1891

Она была большой патриоткой и страдала, что ей придется жить и умереть на чужбине. Подвиг ее был велик: одинокая, всеми преследуемая, всеми и во всем подозреваемая, без средств, без знания языка прибыла она в Америку, чтобы явить миру прекраснейшее Сокровенное Учение, дать впервые религиозно-философский синтез всех веков и народов, создать международный Братский Союз, дать величайшее счастье знания о существовании Великих Хранителей и Водителей нашего человечества и пути к Ним. Кто не преклонится перед нею, принявшей на себя такой подвиг среди бездны невежественных отрицаний, подозрений и гонений? Истинно, она была мученицей за уявленное ею новое спасение человечеству в эпоху удушающего и разлагающего материализма. Но это мученичество сплело ей новый прекрасный ВЕНЕЦ. Пошлем ей наше восхищение, нашу признательность и нашу любовь.

Из письма Е.И. Рерих к В.Л. Дутко от 14.05.1945

---

Именно Елена Петровна Блаватская была Огненной Посланницей Белого Братства. Именно она была Носительницей доверенного ей Знания. Именно из всех теософов лишь Елена Петровна Блаватская имела счастье получить Учение непосредственно от Великих Учителей в одном из Их Ашрамов в Тибете. Именно она была Великим Духом, принявшим на себя тяжкое Поручение – дать сдвиг сознанию человечества, запутавшегося в мёртвых тенетах догм и устремлявшегося в тупик атеизма. Именно только через Елену Петровну Блаватскую можно было приблизиться к Белому Братству, ибо она была Звеном в Иерархической Цепи... Елена Петровна Блаватская была великой мученицей в полном значении этого слова. Зависть, клевета и преследования невежества убили ее, и труд ее остался незаконченным. Последний, заключительный том «Тайной Доктрины» не состоялся. Так люди лишают себя самого Высшего. Я преклоняюсь перед великим духом и огненным сердцем нашей соотечественницы и знаю, что в будущей России имя ее будет поставлено на должную высоту почитания. Е.П. Блаватская, истинно, наша национальная гордость. Великая Мученица за Свет и Истину. Вечная Слава ей!"

Из письма Е.И. Рерих к В.А. Дукшта-Дукшинской от 08.09.1934

---

Мужество, решимость, динамика наступления – черты героического духа. Проникновение в глубины тайн. Она дала только часть того, что знала. Многое унесла с собой. Нельзя представить, как неимоверно трудно было давать, встречая натиск отпора, тупого и злобного сопротивления.

Явление столь необычное, что у многих подходило только под рубрику шарлатанства. Не было других мер у трёхмерных людей. Она жила в четвёртом и утверждала его законы и тайны. Не могли понять, что не новое приносила, но очищала и давала основы знания, не старого и не нового, но вечно даваемого и вечно искажаемого. Младенчество науки и дряхлая затхлость церкви, медиумизм и магия, невежество и суеверия встречали её на пути приношения. Как лев шла, разбивая грудью удары сопротивления.

Дух был несломим, но тело не выдерживало. Не раз была на грани ухода и возвращалась силами Братства. Каждый приносящий страдает от непринятия приносимого, и чем больше приношение, тем больше страдания. В этом чаша подвига всех светоносцев. Частичные признания и искажения были не лучше отрицания. Лишь немногие, действительно вместившие, поддерживали её своей согласованностью.

"Тайная Доктрина" ляжет вехами для нового знания. Объединение духовного знания с наукой даст последней неограниченность.

Из записей Б.Н. Абрамова от 07.05.1952

---

Елена Петровна Блаватская

ПУТЕВОДНАЯ ЗВЕЗДА НЕИЗВЕДАННОГО

I

 

В одной древней книге по оккультным наукам написано:

 

«Гупта видья (тайная наука) – это притягательное, но бурное море, полное подводных скал. Мореплаватель, рискнувший путешествовать в нем, если только он не является мудрым и опытным^[1], будет поглощен им, напоровшись на один из тысяч подводный рифов. Огромные волны цвета сапфира, рубина и изумруда, волны, исполненные красоты и тайны, захватят его, готовые унести странника в направлении других, бесчисленных сигнальных огней маяков, светящих вокруг со всех сторон. Но это ложные огни, блуждающие огоньки, зажженные сынами Калии^[2], чтобы погубить тех, кто жаждет выжить. Блажен тот, кто остается слеп к этим обманчивым огням, но еще более блажен тот, кто никогда не отвращал своего взора от света единственной истинной Путеводной Звезды, чье вечное пламя в одиночестве пылает в глубинах вод Священной Науки. Бесчисленны странники, стремящиеся войти в эти воды; но лишь немногие плавают столь хорошо, что достигают этого Путеводной Звезды. Тот же, кто попадет туда, перестает быть числом и становится всеми числами. Он забывает об иллюзорной обособленности и признает лишь истину коллективной индивидуальности^[3]. Он видит ушами, слышит глазами^[4], понимает язык радуги и сосредотачивает шесть своих чувств в седьмом»^[5].

 

«Сигнальный огонь маяка» Истины – это природа без иллюзорного покрова чувств. Ее можно достигнуть лишь тогда, когда адепт становится абсолютным хозяином своей личности, способным контролировать все свои физические и психические чувства при помощи своего «седьмого чувства», посредством которого он наделяется также истинной мудростью богов – тео‑софией.

Нет надобности говорить, что профаны – непосвященные, стоящие вне храма, или pro‑fanes, – судят о вышеупомянутых «сигнальных огнях» и «Путеводной Звезде» прямо противоположным образом. Для них именно свет Путеводной Звезды оккультной истины есть ignis fatuus, великий блуждающий огонек людской иллюзии и человеческой глупости; а все остальные, по их мнению, отмечают милосердные песчаные отмели, которые на время задерживают тех, кто в волнении скитается по морю неразумия и суеверия.

«Разве недостаточно того», – говорят наши любезные критики, – «что мир через „измы“ пришел к теософизму, который есть не что иное, как трансцендентальное надувательство (fumisterie), и разве так уж необходимо, чтобы последний предложил нам еще и réchauffé [подогретое кушанье, франц.] средневековой магии, с ее великим шабашем и хронической истерией?»

Погодите, погодите, джентльмены! Неужели же, рассуждая о подобных вещах, вы не знаете, что такое истинная магия или оккультные науки? Вы позволили в ваших школах забить вам головы суждениями доброго отца Иринея, чересчур ревностного Феодорита и неизвестного автора «Философумен» о «дьявольском колдовстве» Симона Мага и его ученика Менандра. Вы допустили высказывание с одной стороны, что эта магия исходит от дьявола, а с другой – что она является результатом обмана и глупости. Прекрасно. Но что тогда вам известно об истинном характере системы, которой следовали Аполлоний Тианский, Ямвлих и другие маги? И каково ваше мнение об идентичности теургии Ямвлиха с «магией» Симона и Менандра? Ее истинный характер лишь наполовину был открыт автором «Liber de mysteriis»^[6]. Тем не менее, его объяснений было достаточно, чтобы обратить Порфирия, Плотина и других, кто из врагов эзотерической теории стали ее самыми горячими приверженцами. Истинная магия, теургия Ямвлиха, идентична, в свою очередь, с гнозисом Пифагора, ἡ γνω̑σις τω̑ν ό̓ντων, наукой о том, что есть, и с божественным экстазом филалетиан, «любителей истины». Но о дереве стоит судить лишь по его плодам. Кто они, те, кто свидетельствует о божественном характере и реальности того экстатического состояния, которое в Индии называется самадхи^[7]? Целый ряд людей, которые, будь они христианами, были бы канонизированы – не по решению церкви, имеющей свои пристрастия и предубеждения, но по решению народного большинства и vox populi [гласа народа, лат.], который редко ошибается в своих суждениях. Например, Аммоний Саккас, называемый теодидактом, «богопросвещенным»; великий учитель, чья жизнь была столь строга и чиста, что Плотин, его последователь, не имел ни малейшей надежды когда‑либо лицезреть другого смертного, сравнимого с ним. Затем, тот же самый Плотин, который был для Аммония тем же, кем был Платон для Сократа – учеником, достойным добродетелей своего прославленного учителя. Далее, Порфирий, последователь Плотина^[8], автор биографии Пифагора. Под сенью этого божественного гнозиса, благотворное влияние которого распространяется до наших дней, развивались все прославленные мистики последующих веков, такие как Якоб Бёме, Эммануэль Сведенборг и многие другие. Женский двойник Ямвлиха – мадам Гийон. Христианские квиетисты, мусульманские суфии, розенкрейцеры всех стран утоляли свою жажду водами из этого неиссякающего источника – теософии неоплатонизма первых веков христианской эры. Однако гнозис существовал и до начала этой эры, ибо он был прямым продолжением гупта видьи («тайного знания» или «знания Брахмана») древней Индии, переданной через Египет, точно так же, как теургия филалетиан была продолжением египетских мистерий. В любом случае, точка, от которой отправляется эта дьявольская магия – Высшая Божественность; ее конечная и начальная цель – соединение божественной искры, одушевляющей человека, с породившим ее огнем, Божественным Всем.

Эта цель – ultima Thule [крайний предел, лат.] тех теософов, кто поставил всего себя на службу человечеству. Остальные же, те, кто еще не готов принести себя в жертву, могут заниматься трансцендентными науками, такими как месмеризм, и всеми видами современных феноменов. Они имеют право делать это в соответствии с пунктом, который определяет как одну из целей Теософского общества «изучение необъясненных законов природы и психических сил, скрытых в человеке».

Первых совсем немного – совершенный альтруизм является rara avis [редкой птицей, лат.] даже среди современных теософов. Остальные члены вольны заниматься тем, чем они пожелают. Не принимая все это в расчет, и не обращая внимание на тот факт, что наше поведение совершенно открыто, искренне и лишено таинственности, нас постоянно призывают объясниться и удостоверить публику, что мы не проводим знаменитых шабашей ведьм, или не изготовляем метловища для определенного использования теософами. Иногда дело приобретает почти гротескный характер. Даже если нас и не обвиняют в изобретении нового «изма» – религии, возникшей в глубинах больного мозга – или в обмане, то осуждают за то, что, применяя искусство Цирцеи, мы соблазняем людей и животных. Градом сыплются на Теософское общество насмешки и издевательства. Тем не менее, оно стоит непоколебимо уже четырнадцать лет, на протяжении которых постоянно происходят такие вещи; поистине, это – «крепкий орешек».

II

 

При всем том, критики, которые судят лишь по внешности, не во всем неправы. Есть теософия и теософия: истинная теософия журнала «Теософист», и теософия одного из членов одноименного Общества. Что знает мир об истинной теософии? Как может он отличить, где Плотин, а где лжебратья? Их в Обществе намного больше, чем оно того заслуживает. Эгоизм, тщеславие и самодовольство большинства смертных – невероятны. Существуют такие люди, для которых их маленькая персона заключает в себе всю вселенную, за пределами которой нет никакого спасения. Намекните одному из них, что альфа и омега мудрости не ограничена пределами его или ее мозга, что его суждение не совсем совпадает с Соломоновым, и сразу же он обвинит вас в анти‑теософии. Вас обвинят в богохульстве против Духа, которое не будет прощено ни в этом веке, ни в последующем. Такие люди говорят: «теософия – это я», подобно тому, как сказал ЛюдовикXIV: «государство – это я». Они рассуждают о братстве и альтруизме, а в действительности пекутся лишь о том, что более не заботит никого, – о самих себе, другими словами, о своих маленьких «я». Их эгоизм заставляет их воображать, что лишь они одни представляют храм теософии, и что, проповедуя себя всему миру, они проповедуют теософию. Увы! Двери и окна этого «храма» ничем не лучше столь многочисленных каналов, по которым привносятся, но очень редко выводятся грехи и иллюзии, характерные для эгоистических посредственностей.

Такие люди – это термиты Теософского общества, которые подтачивают его фундамент и представляют для него постоянную угрозу. И лишь когда они покинут его, можно будет дышать свободно.

Они никогда не смогут дать правильное представление о практической теософии, а тем более о трансцендентной теософии, которая занимает умы лишь очень узкой группы избранных. Любой из нас обладает способностью, внутренним чувством, известной как интуиция, но сколь немного тех, кто знает, как развить ее! Однако это единственная способность, при помощи которой можно увидеть людей и предметы в их истинном свете. Это инстинкт души, возрастающий в нас пропорционально тому, как мы его используем, который помогает нам воспринимать и понимать реальные и абсолютные факты намного более явственно, чем это возможно при использовании наших обычных органов чувств и нашего рассудка. То, что называется здравым смыслом и логикой, позволяет нам видеть внешний облик вещей, очевидный каждому. Инстинкт, о котором я говорю, будучи проекцией нашего воспринимающего сознания, проекцией, которая действует в направлении от субъективного к объективному, а не наоборот, пробуждает в нас духовные чувства и силу действовать; эти чувства ассимилируют в себя сущность объекта или наблюдаемого действия и представляют их нам такими, какими они являются в реальности, а не такими, какими они кажутся нашим физическим органам чувств или нашему холодному рассудку. «Мы начинаем с инстинкта, мы заканчиваем всеведением», – говорит профессор А. Уилдер, наш старейший коллега. Эту способность описывал Ямвлих, и некоторые теософы смогли понять истинность его описания.

 

«Существует», – по его словам, – «в человеческом разуме способность, неизмеримо превосходящая все то, что прививается или порождаются в нас. С ее помощью мы можем достичь единства с высшими умами, обнаруживая себя вознесенными над ареной этой земной жизни и приобщаясь к высшему бытию и сверхчеловеческим силам обитателей небесных сфер. Благодаря этой способности мы освобождаемся, в конце концов, от владычества рока [кармы], и становимся, так сказать, арбитрами своей собственной судьбы. Ибо когда наиболее возвышенная наша часть наполняется энергией, и когда душа наша возносится к тому, что превосходит знание, она всецело обособляется от условий, которые держат ее в оковах повседневной жизни; она меняет свое обычное бытие на другое и отказывается от условных привычек, принадлежащих к внешнему порядку вещей, чтобы отдать себя и соединиться с другим порядком, который управляет этим наивозвышенным состоянием бытия…»^[9]

 

Платон ту же самую идею выражает следующим образом:

 

«Божественный свет и дух – это крылья души. Они возносят ее в общении с богами, поднимая над этой землей, которая с такой легкостью пятнает дух человеческий… Стать богоподобным означает стать святым, справедливым и мудрым. Это цель, ради которой был сотворен человек, и к которой он должен стремиться в приобретении знания»^[10].

 

Такова истинная, сокровенная теософия, или теософия души. Но, преследуя эгоистическую цель, теософия меняет свой характер и становится демонософией. Именно поэтому восточная мудрость учит нас, что индусский йог, уединившийся в недоступном лесу – подобно христианскому отшельнику, удалившемуся, что в прежние времена было обыденным, в пустыню, – по сути, законченный эгоист. Первый действует с единственной мыслью найти в единой сущности нирваны убежище от реинкарнации, другим движет единственная идея спасения собственной души, – оба они думают только о себе. Их мотивы являются всецело личными; ибо, даже если предположить, что они достигли своей цели, разве не подобны они трусливым солдатам, бросающим свой полк в тот момент, когда он идет в атаку, чтобы защитить себя от пуль? Изолируя себя от остальных, ни йог, ни «святой» не поможет никому, кроме самого себя; напротив, оба они показывают свое глубокое безразличие к судьбе человечества, которое они покинули. На горе Афон, возможно, и живет небольшое число искренних фанатиков; тем не менее, даже они невольно покинули тот путь, который только и мог привести их к истине, – крестный путь Голгофы, на котором каждый добровольно несет крест человечества, и ради человечества. В действительности же это гнездо самой грубейшей формы эгоизма; именно к таким местам относится высказанное Адамсом замечание о монастырях:

 

«Это уединенные образования, которые, кажется, удалились от остального человечества ради единственного удовольствия общения tête‑à‑tête [с глазу на глаз, франц.] с дьяволом».

 

Гаутама Будда оставался в одиночестве лишь столько времени, сколько было необходимо для достижения истины, распространению которой он посвятил с тех пор всего себя без остатка, питаясь подаянием и живя ради человечества. Иисус удалился в пустыню лишь на сорок дней и умер ради того же человечества. Аполлоний Тианский, Плотин и Ямвлих, проводя свою жизнь в строгом воздержании, почти аскетическом, жили в миру и для мира. Величайшие аскеты и святые наших дней – это не те, кто удалился в недоступные места, но те, кто проводит свою жизнь, странствуя из одного места в другое, творя добро и пытаясь возвысить человечество; хотя они могут избегать Европы, а также тех цивилизованных стран, где никто не видит и не слышит никого, кроме самого себя, стран, разделенных на два лагеря – Каина и Авеля.

Те, кто рассматривает человеческую душу как эманацию Божества, как частицу или луч универсальной и АБСОЛЮТНОЙ души, понимает притчу о талантах намного лучше, чем сами христиане. Тот, кто зарывает в землю талант, данный ему его «Господом», потеряет этот талант, как теряет его аскет, сокрывший его в своей голове, чтобы «спасти свою душу» в эгоистическом одиночестве. «Добрый и верный раб», который удваивает свой капитал, вырастив урожай для того, кто не сеял, потому что у него не было возможности сделать это, и который собирает жатву там, где бедный не смог посеять зерна, поступает как истинный альтруист. Он получит вознаграждение просто потому, что трудился ради другого, без какой‑либо мысли о воздаянии или признании. Такой человек является альтруистическим теософом, тогда как другой – эгоист и трус.

Свет Путеводной Звезды, к которому прикованы взоры всех истинных теософов, это тот же свет, к которому во все века пробивалась плененная человеческая душа. Это Путеводная Звезда, которая сияет не над земными морями, но отражается в темных глубинах предвечных вод безграничного пространства, называемого нами, как и древнейшими теософами, «Божественной Мудростью». Это последнее слово эзотерической доктрины. Разве существовала в древности хотя бы одна страна, по праву называющаяся цивилизованной, которая не имела бы двойную систему МУДРОСТИ, одну для масс, а другую для избранных, экзотерическую и эзотерическую? Эта МУДРОСТЬ, или, как мы иногда говорим, «религия мудрости», или теософия, столь же стара, как и человеческий разум. Титул мудрецы – первослужители этого культа истины – был ее первой производной. Эти названия трансформировались впоследствии в термины философия и философы – «любители знания» или мудрости. Именно Пифагору обязаны мы этим названием, а также словом гнозис, системой ἡ γνω̑σις τω̑ν ό̓ντων, «познания вещей такими, какие они есть», или их сущности, сокрытой за внешним обликом. Этим именем, столь благородным и точным, все учителя древности обозначали совокупность человеческого и божественного знания. Мудрецы и брахманы Индии, маги Халдеи и Персии, иерофанты Египта и Аравии, пророки, или нэвиим, Иудеи и Израиля, а также философы Греции и Рима, все они выделяли два подразделения в этой особой науке – эзотерическое, или истинное, и экзотерическое, скрытое при помощи символов. До наших дней еврейские раввины называют термином Меркава «тело» или «повозку» своей религиозной системы, которая содержит внутри себя высшие науки, доступные лишь для посвященных, и служит для них лишь оболочкой.

Нас обвиняют в таинственности и упрекают за то, что мы держим в секрете высшую теософию. Мы убеждены, что доктрина, которую мы называем гупта видья (тайная наука), предназначена лишь для немногих. Но разве существовали в древние времена такие учителя, которые не хранили бы в тайне свои учения, опасаясь их профанации? Начиная от Орфея и Зороастра, Пифагора и Платона, до розенкрейцеров и еще более близких к нам по времени масонов, обязательным правилом было то, что ученик должен завоевать доверие учителя, прежде чем получит от него высшее и последнее слово. Уже в самых древних религиях существовали свои великие и малые мистерии. Неофиты и новообращенные обязательно давали нерушимый обет, прежде чем они будут приняты. Ессеи Иудеи и горы Кармил требовали того же. Наби [набатеяне] и назары [назореи] («первообособленные» Израиля), подобно мирским чела и брахмачаринам Индии, сильно отличались друг от друга. Первые из них могли жениться и оставаться в миру, изучая до определенного момента священные писания; вторые же, назары и брахмачарины, уже были целиком погружены в таинства инициации. Великие школы эзотеризма были интернациональны, хотя и весьма замкнуты, что доказывает тот факт, что Платон, Геродот и другие, чтобы получить посвящение, совершили путешествие в Египет; тогда как Пифагор сначала посетил брахманов Индии, затем остановился в египетском святилище и, в конце концов, был посвящен на горе Кармил. Иисус следовал традиционному правилу и оправдывал свою скрытность, приводя известную заповедь:

 

«Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего пред свиньями, чтоб они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас»

[От Матфея, 7:6].

 

Некоторые древние сочинения, известные библиофилам, персонифицируют МУДРОСТЬ, изображая ее эманацией из ЭЙН‑СОФ, Парабрахмана еврейских каббалистов, помощником и спутником проявленного божества. Отсюда и ее сакральный характер у всех народов. Мудрость неотделима от божественности. Точно так же и Веды исходят из уст индусского Брамы (логоса). Будда происходит от Будха, «Мудрости», божественного разума. Вавилонский Нэво, мемфисский Тот, греческий Гермес, – все они были богами эзотерической мудрости.

Греческая Афина, египетские Метис и Нейт были прототипами Софии‑Ахамот, женской мудрости гностиков. Самаритянское Пятикнижие называет книгу Бытия – Акамоот, или «Мудрость», что мы наблюдаем и в случае двух фрагментов очень древних манускриптов: Премудрости Соломона и Премудрости Йасея (Иисуса). Книга, известная как Машалим, или «Рассуждения и притчи Соломона»^[11], персонифицирует Мудрость, называя ее «помощником (Логоса) творца», в следующих выражениях (я перевожу буквально):

 

I(a)HV(e)H владел мной с самого начала^[12].

И все же я был первой эманацией в вечностях.

Я появился из все‑древности, предвечного. –

Из первого дня земли;

Я родился прежде великой бездны.

И когда не было ни источников, ни вод.

Когда возводились небеса, я был там.

Когда он проводил круг на поверхности бездны,

Я был там с ним, Амун.

Я был его восторгом, день за днем^[13].

 

Этот текст экзотеричен, подобно всему, что относится к личным богам народов. БЕСКОНЕЧНОЕ не может быть известно нашему разуму, который может лишь разделять и определять; но мы всегда можем получить о нем абстрактное представление благодаря способности, которая выше нашего разума, – интуиции, или духовному инстинкту, о котором я уже говорила. Великие посвященные, которые обладают редкой силой вводить себя в состояние самадхи – термин, который лишь весьма несовершенно можно перевести словом экстаз, состояние, в котором человек перестает быть обусловленным и личным «Я» и становится единым со ВСЕМ, – единственные, кто может гордиться тем, что вступили в контакт с бесконечным; но описать это состояние словами они способны не больше, чем остальные смертные…

Эти немногие характеристики истинной теософии и ее практики были очерчены для тех немногочисленных наших читателей, кто одарен необходимой интуицией. Что же до остальных, они либо не поймут нас, либо посмеются над нами.

III

 

Знают ли вообще наши любезные критики, над чем они смеются? Имеют ли они хотя бы малейшее представление о той работе, которая происходит в мире, и о тех ментальных переменах, производимых теософией, над которой они насмехаются? Прогресс, достигнутый благодаря нашей литературе, очевиден, и, благодаря неустанному труду ряда теософов, его начинают признавать даже наиболее слепые. Немало людей убеждены в том, что теософия станет в будущем философией или моральным кодексом, если не религией. Реакционеры, очарованные dolce far niente [сладостным бездельем, ит.] консерватизма, чувствуют это, отсюда ненависть и преследования, которые использует их критика для своих целей. Но критика, введенная Аристотелем, далека от этого примитивного стандарта. Древние философы, эти возвышенные невежды с точки зрения современной цивилизации, когда они критиковали некую систему или некое сочинение, делали это беспристрастно и с единственной целью улучшить и усовершенствовать то, что они считали ошибкой или недостатком. Сначала они изучали проблему, а затем ее анализировали. Тем самым они оказывали услугу, что признавалось и принималось обеими партиями. Всегда ли следует современная критика этому золотому правилу? Совершенно очевидно, что нет. Наши современные судьи находятся намного ниже даже уровня философской критики Канта. Критика, принявшая в качестве собственного канона непопулярность и предвзятость, заменила критику «чистого разума»; и критик, в конце концов, разрывает в клочья своими зубами все то, чего он не понимает, а особенно то, чего он ни в малейшей степени понять и не пытается. В прошлом столетии – золотом веке гусиных перьев – критику громили достаточно часто; но все же надо воздать ей должное. Можно было заподозрить жену Цезаря, но ее никогда не осуждали, не выслушав ее оправданий. В наш век монтионовских премий^[14] и публичные статуи возводятся тому, кто изобрел самую смертоносную военную машину; сегодня, когда стальное перо заменило своего более скромного предшественника, клыки бенгальского тигра или зубы ужасного нильского крокодила наносят намного менее глубокие раны, чем стальное перо современного критика, практически всегда абсолютно неосведомленного о том, что он столь тщательно разрывает на куски.

Быть может, кому‑то будет утешительно узнать, что большинство наших литературных критиков, заокеанских и европейских, это бывшие графоманы и рифмоплеты, потерпевшие фиаско в литературе и ныне мстящие за свою посредственность всему, что встречается на их пути. Слабое вино, безвкусное и перебродившее, почти всегда превращается в крепкий уксус. К сожалению, репортеры нынешней прессы в целом (бедные «невидимки», жаждущие подняться по служебной лестнице), которым мы выражаем сочувствие по поводу малого их продвижения, являются нашими и не только нашими злейшими критиками. Фанатики и материалисты – агнцы и религиозные козлы отпущения – в свою очередь помещают нас в их index expurgatorius [перечень книг, чтение которых допускается римско‑католической церковью только после изъятия нежелательных мест, лат.], наши книги изгоняются из их библиотек, наши периодические издания бойкотируются, а самих нас подвергают полному остракизму. Один ханжа, понимая буквально библейские чудеса, эмоционально переживает ихтиографические изыскания Ионы, проводимые им во чреве кита, или транс‑эфирное путешествие Илии, улетающего, подобно саламандре, на своей огненной колеснице, и тем не менее считает теософов рассказчиками небылиц и мошенниками. Другой – âme damnée [рабски преданный, франц.] Геккелю, – проявляя слепое доверие, как тот же фанатик, в своей вере в происхождение человека и гориллы от общего предка (учитывая полное отсутствие в природе какого‑либо связующего звена), надрывается от хохота, обнаружив, что его сосед верит в оккультные феномены и психические проявления. Тем не менее, ни фанатик, ни человек науки, ни даже академик, причисленный к «бессмертным», не могут объяснить нам даже самую незначительную из проблем бытия. Метафизик, который на многовековом опыте изучал феномен бытия в его первопринципах, и который с сожалением улыбнулся бы, слушая теософские «бредни», затруднился бы объяснить нам философию или даже причину снов. Кто из них может сказать нам, почему все умственные операции, кроме рассудочного мышления – единственной функции, действие которой приостанавливается и парализуется, – продолжают осуществляться во время сна с той же силой и энергией, как и во время бодрствования? Ученик Герберта Спенсера отослал бы к биологу того, кто прямо задал бы ему этот вопрос. Биолог, для которого пищеварение есть альфа и омега любого сна – так же как и истерия, этот великий Протей, имеющий тысячу форм, который присутствует во всех психических феноменах, – никоим образом не удовлетворил бы нас. Несварение желудка и истерия фактически являются сестрами‑близнецами, двумя богинями, вознесенными на алтарь современным физиологом, который ощущает себя здесь настоящим жрецом. Это его личное дело, до тех пор, пока он не касается кумиров своих ближних.

Из всего этого следует, что до тех пор, пока христиане характеризуют теософию как «проклятую науку» и запретный плод; пока человек науки не видит в метафизике ничего, кроме «владения безумного поэта» (Тиндаль); пока репортер дотрагивается до нее лишь отравленными щипцами; и пока миссионеры ассоциируют ее с идолопоклонством «отсталых индусов», из всего этого следует, утверждаем мы, что с бедной тео‑софией обращаются столь же позорным образом, как и в те времена, когда древние называли ее ИСТИНОЙ – изгоняя и ссылая ее при этом на самое дно колодца. Даже «христианские» каббалисты, которые любят всматриваться в темные воды этого глубокого колодца, хотя они и не видят там ничего, кроме отражения своих собственных физиономий, ошибочно принимаемого ими за Истину, даже каббалисты воюют против нас!.. Тем не менее, все это не повод для того, чтобы теософия не могла высказаться в свою защиту и в свое оправдание; или чтобы она перестала утверждать свое право быть выслушанной; или чтобы ее лояльные и преданные слуги отказались от своего долга, приветствуя собственное поношение.

«Проклятая наука», говорите вы, господа ультрамонтаны^[15]? Однако вы должны помнить, что древо познания прививается к древу жизни; что тот плод, который вы объявляете «запретным», и который вы уже восемнадцать веков провозглашаете причиной первородного греха, принесшего смерть в этот мир, что этот плод, цветок которого распустился на бессмертной ветви, питался тем же самым стволом, и что это единственный плод, способный обеспечить нам бессмертие. А вы, господа каббалисты, либо просто не знаете, либо намеренно отрицаете тот факт, что аллегория о земном рае столь же стара, как мир, и что это древо, этот плод и грех имели некогда намного более глубокое и философское значение, чем они имеют сегодня, поскольку тайны посвящения утрачены.

Протестантизм и ультрамонтаны выступают против теософии, как и против всего того, что не исходит от них самих; так кальвинизм противостоит замене двух своих фетишей, еврейской Библии и субботы, Евангелием и христианским воскресеньем; так Рим выступает против светского образования и масонства. Однако век буквального понимания и теократии прошел. Мир должен продвигаться вперед под страхом стагнации и смерти. Ментальная эволюция протекает pari passu [соревнуясь, лат.] с эволюцией физической, и обе они стремятся к ЕДИНОЙ ИСТИНЕ, которая является сердцем, как эволюция – кровью, организма человечества. Пусть кровообращение на мгновение прекратится – сердце остановится, и человеческая машина прекратит свое существование! И именно слуги Христовы хотят убить, или, по крайней мере, парализовать Истину ударом дубинки, именуемой «буквой, которая убивает»! То, что Колридж сказал о политическом деспотизме, еще в большей степени приложимо к деспотизму религиозному. Если церковь не уберет свою тяжелую длань, nolens‑volens [волей‑неволей, лат.] давящую подобно ночному кошмару на угнетенные души миллионов верующих, чей разум парализован в тисках суеверия, то эта ритуалистическая церковь осуждена уступить свое место религии и – умереть. Скоро она должна будет сделать выбор. Ибо как только люди узнают об истине, которую она столь тщательно скрывает, произойдет одно из двух: либо церковь погибнет от рук народа; либо, если массы останутся в невежестве и рабстве у мертвой буквы, она погибнет вместе с народом. Проявят ли слуги вечной истины, из которой они сделали белку, крутящуюся в церковном колесе, достаточно альтруизма, чтобы выбрать первую из двух этих неизбежных альтернатив? Кто знает?

Я повторяю: лишь правильно понятая теософия может уберечь мир от отчаяния, еще раз проведя социальную и религиозную реформу, осуществленную некогда Гаутамой Буддой; мирную реформу, без единой пролитой капли крови, позволяющую каждому сохранить веру своих отцов, если он того пожелает. Делая это, человеку следует лишь устранить паразитические ростки человеческих подделок, которые душат сегодня все религии и культы во всем мире. Пусть он признает лишь сущность, одинаковую во всех религиях, а именно – тот дух, который дарует жизнь человеку, в коем он обитает, и наделяет его бессмертием. Пусть каждый человек, устремленный к добру, найдет свой идеал – свою указующую звезду. Пусть он следует ей, не уклоняясь от своего пути, и, вне всякого сомнения, он достигнет «света Путеводной Звезды» жизни – ИСТИНЫ; неважно, ищет и находит ли он его в колыбели или на дне колодца.

IV

 

Смейтесь же над наукой наук, не зная даже ее первого слова! Нам скажут, что это право наших критиков. Я рада это слышать. Действительно, если бы люди всегда говорили только о том, что они понимают, они говорили бы одну лишь правду, и это не было бы столь забавно. Когда я читаю написанную в последнее время критику теософии – пахнущие дурным вкусом банальности и шутки в адрес самой величественной и возвышенной философии во всем мире, лишь один из аспектов которой содержится в благородной этике филалетиан, – я задаюсь вопросом, понимали ли когда‑либо академии какой‑либо страны теософию александрийских философов лучше, чем они понимают сегодня нас? Что им известно, что может быть им известно об универсальной теософии, если они не прошли обучение у Учителей Мудрости? И обладая столь слабым познанием Ямвлиха, Плотина и даже Прокла, то есть теософии третьего и четвертого веков, эти люди все же с гордостью за себя высказывают суждения о неотеософии девятнадцатого столетия.

Мы утверждаем, что теософия, так же как теософия Плотина и Ямвлиха, включая мистерии древнего Египта, пришла к нам с Дальнего Востока. Действительно, разве не говорят нам Гомер и Гесиод, что древние египтяне, согласно их описаниям, были «восточными эфиопами», пришедшими с Ланки, или Цейлона? Ибо является общепризнанным фактом, что люди, которых оба эти автора называют восточными эфиопами, были никем иными, как колонией весьма темнокожих арийцев, дравидов Южной Индии, которые принесли с собой в Египет уже существовавшую тогда цивилизацию. Это происходило в те доисторические времена, которые барон Бунзен называет pre‑Menite (доменесовыми)^[16], однако они имели свою собственную историю, которую можно найти в древних Анналах Куллука‑Бхатта. Кроме того, и без эзотерических учений, закрытых от насмехающейся публики, исторические исследования полковника Вэнса Кеннеди, главного соперника‑санскритолога в Индии д‑ра Уилсона, показывают нам, что доассирийская Вавилония была родиной брахманизма, а санскрит – жреческим языком^[17]. Мы знаем также, если верить книге Исход, что задолго до времени Моисея в Египте были свои священники, свое иерофанты и маги; так сказать, еще до XIX‑ой династии. Наконец, Бругш‑бей видит во многих египетских богах иммигрантов из земель, расположенных за Красным морем и бескрайними водами Индийского океана.

Так или иначе, теософия – это прямой потомок великого древа универсального ГНОЗИСА, древа, густые ветви которого, раскинувшись вокруг всей земли подобно огромному балдахину, в течение долгого времени – которое библейская хронология предпочитает называть допотопным – укрывали своей тенью все храмы и все народы земли. Этот Гнозис представляет собой совокупность всех наук, вобравших в себя знание всех богов и полубогов, воплотившихся на земле в прежние времена. Кое‑кто склонен видеть в них падших ангелов и врагов рода человеческого; это те сыны Божьи, кто, увидев красоту дочерей человеческих, взяли их себе в жены и одарили их всеми тайными неба и земли. Пусть так. Мы верим в аватары и в божественные династии, в существование эпохи, когда действительно были «гиганты на земле», но мы решительно отвергаем идею о «падших ангелах», о Сатане и его воинстве.

«Какова же тогда ваша религия или ваша вера?» – спрашивают нас. – «Какому учению вы оказываете предпочтение?»

«ИСТИНЕ», – отвечаем мы. Истине, везде, где мы ее находим; ибо, подобно Аммонию Саккасу, наша главная цель – примирить друг с другом разные религиозные системы, помочь каждому человеку отыскать истину, как в своей собственной религии, так и в религии своего ближнего. Какая разница как назвать вещь, если речь идет об одном и том же? Плотин, Ямвлих и Аполлоний Тианский, все они, по свидетельству современников, обладали чудесным даром пророчества, ясновидения и исцеления, хотя и принадлежали к трем разным школам. Пророчество было искусством, культивируемым ессеями и б'ни небим у евреев, так же как и жрецами языческих оракулов. Ученики Плотина приписывали своему учителю владение чудотворными силами. Филострат пишет то же самое про Аполлония, также и Ямвлих имел репутацию превзошедшего всех остальных эклектиков в области теософской теургии. Аммоний заявлял, что вся нравственная и практическая мудрость содержится в книгах Тота, или Гермеса Трисмегиста. Но слово «Тот» означает «коллегию», школу или собрание, и сочинения с подобным названием, согласно теодидакту, были идентичны с доктринами мудрецов дальнего Востока. Если Пифагор получил свои знания в Индии (где он по сей день упоминается в древних манускриптах под именем Яваначарья^[18], «греческий Учитель»), Платон извлек его из книг Тота‑Гермеса. Каким же образом юный Гермес – пастушеский божок, прозванный «добрым пастырем», – покровитель гадания и ясновидения, отождествился с Тотом, обожествленным мудрецом и автором «Книги мертвых»? Лишь эзотерическая доктрина может объяснить это ориенталистам.

В каждой стране есть свой Спаситель. Тот, кто факелом знания рассеял тьму неведения, тем самым открыв для нас истину, заслуживает этого титула, как знака нашей благодарности, не меньше, чем тот, кто спасает нас от смерти, исцеляя наши тела. Он пробуждает в наших оцепеневших душах способность отличать правду от лжи, зажигая в ней до сих пор отсутствовавший там божественный огонь, и он имеет полное право на благодарное почитание с нашей стороны, ибо он становится нашим творцом. Не все ли равно, что за имя или символ персонифицирует абстрактную идею, если эта идея при всех обстоятельствах неизменна и истинна? Носит ли данный конкретный символ одно имя или другое, имеет ли Спаситель, в которого мы верим, земное имя: Кришна, Будда, Иисус или Эскулап (также называемый «Спасителем‑Богом», Σωτήρ), мы должны помнить лишь об одном – символы божественной истины были изобретены не для насмешек невежд; они суть альфа и омега философской мысли.

Теософия – это путь, который ведет к Истине, во всякой религии и во всякой науке; оккультизм – это, так сказать, пробный камень и универсальный растворитель. Это нить Ариадны, даваемая учителем ученику, который отважно вступает в лабиринт таинств бытия; факел, светящий ему во всех опасных перипетиях жизни, этой вечной загадки Сфинкса. Но свет, испускаемый этим факелом, может различить лишь глаз пробужденной души, наши духовные чувства; он слепит глаза материалиста, как солнце ослепляет сову.

Не имея ни догмы, ни ритуала – ибо это всего лишь путы, материальное тело, в котором задыхается душа, – мы не практикуем «церемониальную магию» западных каббалистов; мы слишком хорошо осведомлены о ее опасностях, чтобы иметь с ней какое‑либо дело. В Теософском обществе каждый член волен изучать то, что он пожелает, при условии, что он не будет безрассудно идти неведомыми путями, которые неизбежно приведут его к черной магии, колдовству, от чего столь настойчиво предостерегал общественность Элифас Леви. Оккультные науки опасны для того, кто неправильно их понимает. Любой, кто занимается этими практиками в одиночку, подвергает себя риску сойти с ума, и тем, кто их изучает, полезно объединиться в небольшие группы от трех до семи человек. Таких групп должно быть нечетное число, чтобы они имели большую силу; группа, сколь бы слабо сплоченной она ни была, образует единое тело, в котором чувства и восприятия отдельных его членов дополняют и взаимно помогают друг другу, причем один член предоставляет другому то качество, в котором тот нуждается, – такая группа всегда становится в результате совершенным и непобедимым телом. «Единство – это сила». Нравоучительная история о старике, завещавшем своим сыновьям неделимую связку прутьев, – это истина, которая всегда останется аксиомой.

V

 

«Ученики (лану) закона Алмазного Сердца (магии) помогут друг другу в своих уроках. Грамматик поможет тому, кто ищет душу металлов (химику)», и т. д., и т. д.^[19]

 

Невежды посмеются, если им сказать, что в оккультных науках алхимик может быть полезен филологу и наоборот. Возможно, они поняли бы это лучше, если уточнить, что этим существительным (грамматик, или филолог) мы обозначаем того, кто занимается изучением универсального языка, или соответствующих символов, хотя лишь члены Эзотерической секции Теософского общества могут понять с достаточной ясностью, что же именно означает термин «филолог» в данном контексте. Все в природе взаимосвязано друг с другом. В абстрактном смысле, теософия – это белый луч, из которого возникают семь цветов солнечного спектра, причем каждое человеческое существо усваивает один из этих лучей сильнее, чем остальные шесть. Отсюда следует, что семь человек, каждый из которых «окрашен» своим особым лучом, могут взаимно помочь друг другу. Имея у себя на службе семеричный пучок лучей, они управляют семью силами природы. Но отсюда также вытекает, что для достижения этой цели выбор таких семи людей, которые должны сформировать группу, должен быть предоставлен эксперту – посвященному в науку оккультных лучей.

Но здесь мы вступает на весьма опасную почву, где сфинкс эзотеризма идет на риск оказаться обвиненным в мистификации. И все же ортодоксальная наука предоставляет доказательство истинности наших слов, и мы находим поддержку в физической и материалистической астрономии. Солнце одно, и его свет освещает каждого; оно греет невежду так же, как и опытного астронома. Что же касается гипотез о нашем светиле, его строении и природе, то имя им – легион. Ни одна из этих гипотез не содержит всей истины и даже не приближается к ней. Часто они являются всего лишь фикцией, вскоре заменяемой другой; именно к научным теориям более чем к чему‑то еще приложимы такие строки Малерба:

 

«…а роза, как все розы,

Живет лишь до утра»^[20].

 

Каждая из этих теорий, украшает она алтарь науки или нет, может, тем не менее, содержать некий фрагмент истины. Отсортированные, сопоставленные, проанализированные и соединенные воедино, все эти гипотезы могут однажды дать нам некую астрономическую аксиому, природное явление, вместо химер научного разума.

Все это вовсе не означает, что мы считаем «приращением» истины всякую аксиому, признанную академиями. Примерами здесь могут служить эволюция и современная теория Нэсмита – фантасмагорическая трансформация солнечных пятен. Сначала сэр Уильям Гершель видел в них обитателей солнца, прекрасных и гигантских ангелов. Сэр Джон Гершель, сохраняя благоразумное молчание об этих небесных саламандрах, разделил мнение старшего Гершеля, что солнечный шар это не более чем прекрасная метафора, майя, – провозглашая таким образом оккультную аксиому. Солнечные пятна нашли своего Дарвина среди астрономов самого разного уровня. Их с равным успехом принимали за планетарных духов, солнечных человечков, столбы вулканического дыма (зародившегося, вероятно, в мозгах академиков), непроницаемые облака и, наконец, тени в форме листьев ивы (теория ивового листа). В настоящее время бог Соль деградирует. Если послушать людей науки, он окажется ничем иным, как гигантским скоплением углей, все еще раскаленным, но угасающим в очаге нашей маленькой планетарной системы.

То же самое происходит и с теориями, публикуемыми членами Теософского общества, когда их авторы, хотя они и принадлежат к теософскому братству, никогда не изучали истинных эзотерических доктрин. Такие теории никогда не могут быть ничем иным, кроме как просто гипотезами; они лишь окрашены лучом истины, но в остальном погружены в хаос фантазии, а зачастую и бессмыслицы. Тем не менее, выуживая их из общей массы и сравнивая друг с другом, можно с успехом извлекать философскую истину даже из этих идей. Ибо следует хорошо усвоить, что помимо того, что делает обычная наука, теософия исследует обратную сторону любой возможной истины. Она тестирует и анализирует каждый факт, полученный физической наукой, отыскивая самую суть и конечное, оккультное строение в любой космической или физической манифестации, будь она в сфере этики, разума или материи. Одним словом, теософия начинает свое исследование там, где материалисты его заканчивают.

«Значит, то, что вы нам предлагаете – это метафизика?» – вероятно последует возражение. – «Почему же вы не сказали этого сразу?»

Нет, это не метафизика в общепринятом смысле этого слова, хотя она и играет иногда эту роль. Концепции Канта, Лейбница и Шопенгауэра принадлежат к области метафизики, как и теории Герберта Спенсера. И все же при изучении последней не помогут воздыхания о Даме Метафизике, танцующей на бал‑маскараде академических наук, украсившей себя фальшивым носом. Метафизические системы Канта и Лейбница – о чем свидетельствуют его монады – намного выше метафизики наших дней, подобно тому, как воздушный шар в облаках выше тыквы на лежащем внизу поле. Тем не менее, этот шар, сколь бы он ни был выше тыквы, все же является слишком искусственным, чтобы служить носителем Истины оккультных наук. Последнюю можно уподобить богине, слишком откровенно декольтированной, чтобы соответствовать вкусам наших скромных и благопристойных ученых. Метафизика Канта научила ее автора, без малейшей помощи со стороны современных методов или совершенных инструментов, идентичности по строению и сущности между солнцем и планетами; и Кант утверждал это, тогда как даже лучшие астрономы на протяжении первой половины этого века продолжали это отрицать. Но та же самая метафизика не смогла открыть ему истинную природу этой сущности, оказав ему помощь не больше, чем современная физика, несмотря на яркие гипотезы последней.

Таким образом, теософия, или, скорее, оккультные науки, которые она изучает, это нечто большее, чем просто метафизика. Она является, если позволительно использовать здесь удвоение термина, мета‑метафизикой, мета‑геометрией, и т. д., и т. д., или универсальным трансцендентализмом. Теософия целиком отвергает свидетельство физических органов чувств, если последние не основываются на данных, предоставленных психическим и духовным восприятиями. Даже в случае наиболее высокоразвитого ясновидения и яснослышания, их конечное свидетельство должно быть отвергнуто, если под этими терминами не имеется в виду φωτòς Ямвлиха, или экстатическое просветление, άγωγή μαντεία Плотина и Порфирия. То же самое верно и в отношении физических наук; свидетельство разума о земном плане, как и в случае пяти наших чувств, должно получить imprimatur [одобрение, лат.] шестого и седьмого чувств божественного эго, прежде чем этот факт будет принят подлинным оккультистом.

Официальная наука слышит наши слова и – смеется над ними. Мы читаем ее отчеты, мы видим апофеоз мнимого прогресса, ее великие открытия, – многие из которых, еще больше обогащая ограниченное количество тех, кто и без того богат, повергают миллионы бедных в еще более ужасающую нищету, – и предоставляем ее самой себе. Но, понимая, что физические науки ни на шаг не приблизились к познанию подлинной природы первичной материи со времен Анаксимена и ионийской школы, мы смеемся в ответ.

В этом направлении лучшую работу и наиболее ценные научные открытия этого столетия совершил, без сомнения, великий химик сэр Уильям Крукс^[21].

В его случае замечательное интуитивное постижение оккультной истины оказало ему большую службу, чем все его огромные познания в области физической науки. Совершенно очевидно, что ни научные методы, ни официальная установившаяся практика не оказали ему сколь‑либо значительной помощи в его открытии лучистой материи или в исследовании протила, или первичной материи^[22].

VI

 

То, что теософы, придерживающиеся ортодоксальной и официальной науки, пытаются совершить в своей собственной области, оккультисты или теософы «внутренней группы» изучают в соответствии с методом эзотерической школы. Если до сих пор этот метод демонстрировал свое превосходство лишь для своих приверженцев, то есть для тех, кто связал себя обетом не раскрывать его, это обстоятельство вовсе не доказывает ничего против него. Не только термины магия и теургия так никогда и не были поняты должным образом, но искажено и само название теософии. Определения, даваемые ей в словарях и энциклопедиях, столь же абсурдны, сколь и гротескны. Уэбстер, например, объясняя значение слова теософия, уверяет своих читателей, что это «прямая связь или общение с Богом и высшими духами»; и, далее, что это «достижение сверхчеловеческого и сверхъестественного знания и сил посредством физических процессов, [?!] а также теургических операций платоников или посредством химических процессов огненных философов». Данная формулировка совершенно бессмысленна. Это все равно, как если бы мы заявили, что можно превратить мозг ненормального человека в мозг человека, подобного Ньютону, и развить в нем гениального математика, проезжая каждый день по пять миль верхом на деревянной лошади.

Теософия – это синоним джнана видьи и брахма видьи^[23] индусов, а также дзиан трансгималайских адептов, науки истинных раджа‑йогов, которая намного доступнее, чем кажется. У этой науки есть много школ на Востоке, но ее ответвления еще более многочисленны, причем каждое из них в конце концов отделилось от родительского ствола – Древней Мудрости – и видоизменило свою форму.

Однако в то время как формы эти варьируются, удаляясь от Света Истины, все более и более с каждым поколением, основа инициирующих истин остается всегда одна и та же. Символы, используемые для выражения одних и тех же идей, могут различаться, но в своем глубинном смысле они всегда выражают одни и те же мысли. Рагон, самый эрудированный масон из всех «вдовьих сынов», говорил то же самое. Существует священный жреческий язык, «язык мистерий», и если не знать его достаточно хорошо, невозможно продвинуться в изучении оккультных наук. Согласно Рагону, «построить или заложить город» означает то же самое, что «основать религию»; таким образом, когда эта фраза встречается у Гомера, она эквивалентна выражению, распределить «сок сомы», в Брахманах. Оно означает «основать эзотерическую школу», а не «религию», как утверждает Рагон. Ошибался ли он? Мы так не думаем. Но так же как теософ, принадлежащий к Эзотерической секции, не в праве разглашать обычному члену Теософского общества то, о чем он дал обет хранить молчание, так и Рагон имел обязательство раскрывать лишь относительные истины своим тринософам. И все же совершенно очевидно, что он проводил, по крайней мере, элементарное изучение ЯЗЫКА МИСТЕРИЙ.

Нас могут спросить: «А как же обучиться этому языку?» Мы отвечаем: изучайте все религии и сравнивайте их друг с другом. Чтобы изучить его тщательно, необходим учитель, гуру; чтобы достичь успеха в одиночку, нужно быть более чем гением; это потребует такого же вдохновения, каким обладал Аммоний Саккас. Поощряемый церковью Климента Александрийского и Афинагора, поддерживаемый учеными людьми синагоги и академии, почитаемый язычниками, «он овладел языком мистерий, проповедуя общее происхождение всех религий и общую веру». Поступая так, он, несомненно, должен был учить согласно древним канонам Гермеса, которые были столь хорошо усвоены Платоном и Пифагором, и из которых они и вывели свои философии. Должны ли мы исходя из этого удивляться, что, обнаруживая в первых же стихах Евангелия от Иоанна те же самые доктрины, которые содержатся в трех вышеупомянутых философских системах, он при любом удобном случае заключал, что великий назорей намеревался возродить возвышенную науку древней Мудрости во всей ее первоначальной целостности? Мы думаем так же, как и Аммоний. Библейские рассказы и истории о богах имеют лишь два возможных объяснения: либо это великие и глубокие аллегории, показывающие универсальные истины, либо же это бесполезные басни, предназначенные лишь для того, чтобы усыплять невежд.

Таким образом, все эти аллегории – как еврейские, так и языческие – содержат истины, которые могут быть поняты лишь тем, кто знает мистический язык древности. Посмотрим, что говорит по этому поводу один из самых знаменитых теософов, убежденный платоник и гебраист, знающий греческий язык и латынь, как свои родные, профессор Александр Уилдер из Нью‑Йорка^[24]:

 

«Коренной идеей неоплатоников было существование Единой и Высшей Сущности. Это был Дьо, или «Господин Небес» арийских народов, идентичный с ’Ιάω (Иао) халдеев и евреев, Яхве самаритян, Тиу или Туисто норвежцев, Дану древних племен Британии, Зевс фракийских племен и Юпитер римлян. Это Бытие – (Небытие), Безликое, конечное и бесконечное. От него в процессе эманации произошло все сущее. Возможно, однажды некий здравомыслящий человек сведет вместе все эти системы в единое целое. Названия этих различных божественных представлений зачастую давались без учета их этимологического значения, но главным образом в зависимости от того или иного мистического смысла, придаваемого числовому значению букв в их орфографии».

 

Это числовое значение является одной из ветвей «тайного языка», или древнего жреческого языка. Этой науке обучали в «малых мистериях», однако сам язык предназначался только лишь для высших посвященных. Кандидат должен был с честью выйти из суровых испытаний «великих мистерий», прежде чем получить наставления в этом языке. Именно потому Аммоний Саккас, подобно Пифагору, требовал от своих учеников дать клятву никогда не разглашать высшие доктрины никому, за исключением тех, кому уже были переданы предварительные знания, и кто, таким образом, был уже готов к инициации. Другой мудрец, живший тремя веками раньше, поступал со своими учениками так же, объясняя им, что он говорил «притчами» (или метафорически) «для того, что вам дано знать тайны Царствия Небесного, а им не дано… потому, что они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют» [От Матфея, 13:11,13].

Таким образом, «притчи», используемые Иисусом, были частью «тайного языка», сакральным наречием посвященных. Рим утратил ключ к нему. Отрицая теософию и провозглашая анафему оккультным наукам, он теряет его навсегда.

«Любите друг друга», – говорил великий Учитель тем, кто познавал таинства «Царства Божия». «Проповедуйте альтруизм, сохраняйте единство, взаимопонимание и гармонию в ваших группах, все те, кто пребывает среди неофитов и искателей Единой ИСТИНЫ», – слышим мы от других Учителей. «Без единства, без интеллектуального, а также без эмоционального взаимопонимания, вы ничего не достигнете. Тот, кто сеет раздор, пожнет бурю…»^[25]

У нас нет недостатка в ученых каббалистах, больших знатоках Зогара и его многочисленных комментариев, среди наших членов в Европе и особенно в Америке. К чему это привело, и какую пользу принесли они на сей день Обществу, в которое они вступили для работы в нем? Большинство из них вместо того, чтобы объединиться для взаимопомощи, смотрят друг на друга с большим подозрением, всегда готовые высмеять друг друга и втянуться во взаимную критику. Зависть, ревность и в высшей степени прискорбное чувство конкуренции царят в обществе, главной целью которого является братство! «Посмотрите, как любят друг друга эти христиане!» – говорили язычники первых веков об отцах церкви, которые низвергали друг друга во имя Учителя, завещавшего им мир и любовь. Критик и посторонний человек с полным правом может сказать то же самое о теософах. Посмотрите, во что превращаются наши журналы: все они, за исключением нью‑йоркского «Пути»; даже «Теософист», старейший из наших ежемесячников, после того, как президент‑основатель отбыл пять месяцев тому назад в Японию, направо и налево поливает грязью своих теософских коллег и сотрудников. Чем же мы лучше христиан эпохи первых соборов?

«В единстве сила». – Вот одна из причин нашего бессилия. Мы не призываем публично рыться в грязном белье. Напротив, лучше открыто признать чьи‑то недостатки, другими словами, все же порыться в чьем‑то грязном белье, чем пачкать белье своих братьев по теософии, как это любят делать некоторые люди. Если же говорить в общем, признаем наши ошибки, отвергнем все, что не является теософским, но пусть это делают сами отдельные члены; это относится к сфере их индивидуальной кармы, и теософские журналы здесь не причем.

Тем, кто хочет достигнуть успеха в абстрактной или практической теософии, следует помнить, что разобщенность – это первое условие неудачи. Пусть все трудятся вместе, каждый в соответствии со своим собственным вкусом, в том или ином направлении универсальной науки, который каждый выбирает сам для себя, но непременно с симпатией относясь к своему ближнему. Это будет иметь благотворное влияние даже на рядовых членов, которые не стремятся к философским исследованиям. Если такая группа, сформированная с учетом эзотерических правил, состоит из одних только мистиков; если они, стремясь к истине, помогают друг другу тем светом, который у них, возможно, имеется, мы гарантируем, что каждый член этой группы достигнет большего прогресса в изучении сакральной науки за один год, чем за десять лет индивидуальных занятий. В теософии требуется дух соревнования, а не соперничество и конкуренция; иными словами, тот, кто гордится своим первенством, будет последним. В истинной теософии наименьший становится величайшим.

И все же в Теософском обществе есть больше учеников, одержавших победу, чем принято полагать. Так как вместо того, чтобы пустословить, они занимаются работой и самосовершенствованием. Это наши самые ревностные и преданные теософы. При написании статей они забывают свои имена и подписываются псевдонимами. Некоторые из них в совершенстве владеют тайным языком, и многие из древних книг или манускриптов, не поддающиеся расшифровке нашими учеными или кажущиеся им простым нагромождением небылиц в сравнении с современной наукой, открыты для этих людей.

Эти немногие преданные мужчины и женщины являются колоннами нашего храма. Они одни стойко сражаются против непрерывной разрушительной деятельности наших теософских «термитов».

VII

 

Мы полагаем, что представили на этих страницах достаточное опровержение некоторых наиболее грубых ошибок, касающихся наших доктрин и убеждений; одной из них является утверждение, что теософы – во всяком случае, основатели Общества – это политеисты или атеисты. Мы не являемся ни теми, ни другими, точно так же, как и истинные гностики, которые, веря в существование планетарных, солнечных и лунных божеств, не возносили к ним никаких молитв и не строили им алтарей. Хотя мы не верим в личного Бога, вне самого человека, являющегося его храмом – как учил этому св. Павел и другие посвященные, – мы верим в безличный и абсолютный ПРИНЦИП^[26], который настолько находится за пределами человеческого понимания, что мы считаем просто богохульником и самонадеянным глупцом всякого, кто пытается дать определение этой великой универсальной тайне. Все, что сообщили нам об этом вечном и ни с чем не сравнимом Принципе, – это то, что он не является ни духом, ни материей, ни субстанцией, ни мыслью, но вместилищем всего этого, абсолютным вместилищем. Другими словами, это «Божественное Ничто» Василида, столь слабо понятое даже учеными и опытными аналитиками Musée Guimet (tome XIV)^[27], которые с иронией определяют этот термин, говоря о нем, как о «Божественном ничто, предопределившем и предвидевшем все вещи, хотя у него нет ни разума, ни воли».

Да, несомненно, и это «Божественное Ничто», идентичное с ведическим Парабрахманом – наиболее философской и самой величественной концепции, – также тождественно с ЭЙН‑СОФ еврейских каббалистов. Последний – это тоже «бог, которого нет»; слово «Эйн», означающее не‑бытие или абсолют, ничто или το ουδέν εν Василида, подразумевает, что человеческий разум, будучи ограниченным на этом материальном плане, не может постигнуть что‑либо, что есть, но не существует в какой‑либо форме. Поскольку идея бытия ограничена чем‑то, что существует, либо в субстанции, актуально или потенциально, либо в природе вещей, или лишь в умах, – то, что не может быть воспринято нашими органами чувств или постигнуто нашим разумом, который обуславливает собой все вещи, для нас не существует.

«Где же тогда помещаете вы нирвану, о великий архат?» – спрашивает царь у прославленного буддийского аскета, пытаясь узнать у него Благой Закон.

«Нигде, о великий царь!» – был ответ.

«Таким образом, нирваны не существует?..»

«Нирвана есть, но не существует».

То же самое и в случае с Богом, «которого нет» – этот термин возник единственно в результате неудачного буквального истолкования эзотерического выражения: бог не существующий, но сущий. Слово ουδέν, или ούδ-είς, дословно «ничто», означает, что то, о чем говорится, не является ни личностью, ни вещью, но отрицанием того и другого (ουδέν, форма среднего рода, используется как наречие, «нисколько»). Таким образом, το ουδέν εν Василида абсолютно идентично с «Эн или Эйн Соф» каббалистов. В религиозной метафизике евреев Абсолют есть некая абстракция, «без формы или существования», «не имеющая сходство ни с чем иным» (Франк, La Kabbale, стр. 173)^[28]. Следовательно, Бог – это НИЧТО, без имени и без качеств; именно по этой причине он и называется ЭЙН СОФ, ибо слово Эйн означает ничто.

Вовсе не от этого неизменного и абсолютного Принципа, являющегося лишь потенциальным бытием, эманировали боги, или активные принципы проявленного мира. Поскольку абсолют не имеет никакого отношения к обусловленному и ограниченному, и не мог бы иметь самой возможности такого отношения, тот, от кого произошли эманации – это «Бог, который говорит» у Василида, т. е., логос, которого Филон называет «вторым Богом» и Творцом форм. «Второй Бог – это Мудрость ЕДИНОГО Бога» (Quaestion. et Solut., кн. II, стр. 62). «Но является ли этот логос, эта Мудрость – некой эманацией?» – последует возражение. – «Ведь заставить что‑либо эманировать из НИЧТО – это абсурд!» Не совсем. Во‑первых, это «ничто» является таковым, поскольку оно есть абсолют, следовательно – ВСЕ. Далее, этот «второй Бог» является эманацией не в большей степени, чем тень нашего тела, падающая на белую стену, является эманацией этого тела. В любом случае, Бог – это не следствие некой причины или некоего преднамеренного акта, умышленной и сознательной воли. Это просто повторяющееся следствие^[29] неизменного и вечного закона, за пределами времени и пространства, чьей тенью или отражением является логос, или творческий разум.

«Но эта идея абсурдна!» – можем мы услышать от тех, кто верит в антропоморфного и личного Бога. – «Из этих двоих, из человека и его тени, именно последняя есть ничто, оптическая иллюзия, а человек, ее отбрасывающий, есть разум, сколь бы пассивен он ни был в этом случае!»

Совершенно верно, но это так лишь на нашем плане, где все является иллюзией, где все предстает смещенным, похожим на отражение в зеркале. Кроме того, поскольку царство единственной реальности искажается материей, не‑реальностью, и так как – с точки зрения абсолютной реальности – вселенная со всеми ее сознательными и разумными существами есть лишь жалкая фантасмагория, из этого следует, что именно эта тень Реальности и наделяется на плане последней разумом и атрибутами, тогда как абсолют – с нашей точки зрения – лишен всех обусловленных качеств в силу самого факта, что он – абсолют. Не нужно быть большим специалистом по восточной метафизике, чтобы понять это; и вовсе нет надобности быть выдающимся палеографом или палеологом, чтобы увидеть, что система Василида – это также и система веданты, сколь бы ни была она искажена автором «Философумен». Это с очевидностью доказывает нам фрагментарный очерк гностических систем, приведенный в этой работе. Только эзотерическая доктрина может объяснить все непостижимое и хаотическое в неправильно истолкованной системе Василида, в том виде, в каком она была передана нам отцами церкви – этими гонителями всяческих ересей. Pater innatus [Отец проявленный, лат.], или нерожденный Бог, Великий Архон (’Άρχων), два Демиурга, и даже триста шестьдесят пять небес – число, содержащееся в имени Абраксаса, их правителя, – все они заимствованы из индийских систем. Но все это отвергается в наш век пессимизма, где всякая вещь, и даже сама жизнь, улетучивается как дым, где абстрактное – а ничто более не вечно – не интересует никого, кроме очень редких эксцентриков, где человек умирает, так ни разу и не оказавшись лицом к лицу со своей душой, как бы уносимый прочь водоворотом земных и эгоистических деяний.

Однако, кроме метафизики, всякий, кто вступает в Теософское общество, может найти там науку и занятие по своему вкусу. Астроном может сделать больше научных открытий, изучая аллегории и символы в древних санскритских книгах, относящиеся к каждой звезде^[30], чем он смог бы сделать с помощью одних лишь Академий. Обладающий достаточной интуицией врач мог бы больше узнать из работ Чараки^[31], переведенных на арабский в VIII веке, или из пыльных манускриптов Адьярской библиотеки, сочинений, так же неправильно трактуемых, как и все остальное, чем из книг по современной физиологии. Теософ, склонный к медицине, или искусству исцеления, много потеряет, если не обратится к легендам и символам, связанным с Асклепием, или Эскулапом. Ибо, подобно древнему Гиппократу, советующемуся со стелой в ротонде Эпидавра (прозванного Фолосом) в Косе^[32], он найдет там рецепты лекарств, неизвестные современной фармакопее^[33]. И тогда, вместо того, чтобы убивать, он сможет исцелять.

Позволим себе в сотый раз повториться: Истина – одна! Когда она предстает не во всех своих аспектах, но в соответствии с тысячей и одним мнением ее приверженцев, она перестает быть божественной ИСТИНОЙ, но становится всего лишь эхом человеческих голосов. Где же можно искать ее и найти в наиболее целостном виде? У христианских каббалистов или современных европейских оккультистов? У нынешних спиритистов или первоначальных спиритуалистов?

– Во Франции, – рассказывал как‑то один из наших друзей, – так много каббалистов, так много систем. У нас все они претендуют на то, что они христиане. Некоторые из них настолько преданы Папе, что только и мечтают о том времени, когда он наденет на себя вселенскую корону, корону понтифика‑кесаря. Другие настроены против папства, но за Христа, не исторического, но созданного их собственным воображением Христа, выступающего против Кесаря, играющего в политику, и т. д., и т. д. Каждый каббалист верит в то, что он открыл утерянную истину. Именно его собственная наука есть вечная истина, а наука остальных – это просто мираж… И он всегда готов защищать и отстаивать своим пером свою собственную науку…

– Но каббалисты‑иудеи, – спросила я его, – они тоже за Христа?

– О да, они за своего Мессию! Это просто вопрос времени!

Совершенно верно, в бесконечности не может быть анахронизмов. Однако, поскольку все эти три различных метода или системы, все эти противоречащие друг другу доктрины не могут одновременно содержать подлинную Истину, я не понимаю, каким образом господа французские каббалисты могут заявлять о своем знании оккультных наук. У них есть «Каббала» Моше де Леона^[34], составленная им в XIII веке; но его Зогар, по сравнению с халдейской Книгой Чисел, представляет собой творение рабби Симона бен Йохаи не в большей мере, чем Пэмандр греческих христиан – реальную книгу египетского Тота. Та легкость, с которой каббала фон Розенрота и его средневековые латинские рукописные тексты – прочитанные в соответствии с системой Нотарикона – превращаются в христианские тринитарные тексты, напоминает сказочную историю. Совместная «Благая Каббала» маркиза де Мирвиля и его друга, крещеного еврея шевалье Драха, стала катехизисом римской церкви. Пусть этим удовлетворяются сами господа каббалисты; мы же предпочитаем халдейскую каббалу, Книгу Чисел. Тот, кто удовлетворяется мертвой буквой, самодовольно щеголяет в мантии таннаим (древних посвященных Израиля); в глазах опытного оккультиста он всего лишь волк, нарядившийся в бабушкин ночной колпак, как в истории о Красной Шапочке. Но этому волку не проглотить оккультиста, как он проглотил Красную Шапочку – символ профана, жаждущего мистицизма, павшего жертвой его зубов. Наоборот, это волк погибнет, попав в свою собственную западню…

Как и в Библии, в каббалистических книгах есть своя мертвая буква, свое экзотерическое значение и их истинный, или эзотерический, смысл. Ключ к истинному символизму, даже ключ к индусским системам, находится в данный момент за гигантскими пиками Гималаев. Никакой другой ключ не может открыть те склепы, в которых на долгие тысячелетия были погребены все интеллектуальные сокровища, положенные туда первоначальными носителями божественной Мудрости. Но великий цикл, первый в Калиюге, подошел к своему концу; быть может, не за горами день воскресения всего, что умерло. Великий шведский провидец Эммануэль Сведенборг сказал: «Ищите потерянное слово среди иерофантов, в великой Татарии и Тибете».

Каковы бы ни были видимые внешние проявления, направленные против Теософского общества; какова бы ни была его непопулярность среди тех, кто в ужасе отшатывается от всего, что кажется им неким новшеством, несомненно, тем не менее, одно. То, что вы, господа оппоненты, принимаете за изобретение XIX века, старо, как мир. Наше Общество – это древо Братства, выросшее из зерна, брошенного в землю ангелом Сострадания и Справедливости в день, когда первый человек Каин убил первого человека Авеля. В течение долгих веков порабощения женщин и страданий бедняков это зерно орошали горькие слезы, текущие из глаз слабых и угнетенных. Добрые руки пересаживали его из одного уголка земли в другой, в различные климатические условия и эпохи, удаленные друг от друга. «Не делай другим то, что ты не хочешь, чтобы другие сделали тебе», – говорил Конфуций своим ученикам. «Любите друг друга, любите все живые существа», – заповедовал Гаутама Будда своим архатам. «Любите друг друга», – повторились, как верное эхо, эти слова на улицах Иерусалима. Именно христианским народам принадлежит честь руководствоваться этой возвышенной заповедью своего Учителя во всей ее парадоксальности! Калигула, язычник, желал, чтобы у человечества была лишь одна голова, чтобы он смог отсечь ее одним ударом. Христианские силы взяли на вооружение это желание, которое до тех пор оставалось теоретическим, изыскивая и, в конце концов, найдя способы воплотить его на практике. Пусть им по этой причине каждый второй готов перерезать горло и пусть уничтожат за один день войны больше их людей, чем убивали кесари за целый год. Пусть истребляют целые их деревни и провинции за название их парадоксальной религии, и пусть погибнут от меча те, кто убивал мечом. Что нам до этого?

Теософы бессильны помешать им. Это так. Но в наших силах сохранить как можно больше уцелевших. Они составляют ядро истинного Братства, и от них зависит, смогут ли они сделать из своего Общества ковчег, предназначенный для того, чтобы в не столь уж далеком будущем переправить человечество нового цикла через безбрежные грязные воды потопа безнадежного материализма. Эти воды все поднимаются и в настоящее время затопили все цивилизованные страны. Позволим ли мы добру погибнуть от зла, убоявшись криков и насмешек со стороны последнего в адрес Теософского общества, либо в наш собственный? Будем ли мы смотреть, как они погибают один за другим, то от усталости, то в напрасных поисках лучей солнечного света, светящего для всех, но не дающего им никакого средства к спасению? Никогда!

Вполне может быть, что прекрасная утопия, филантропическая греза, в которой осуществляется тройная желанная цель Теософского общества, все еще далека: полная и совершенная свобода человеческой совести, гарантированная для всех; братство между богатым и бедным; и равенство между аристократом и плебеем, признанное как в теории, так и на практике, – пока это лишь воздушные замки, и тому есть причины. Все это может произойти естественно и произвольно, с обоюдного согласия; однако еще не пришло то время, когда лев и ягненок могли бы лечь рядом друг с другом. Великая реформа должна произойти без социального взрыва, не пролив ни единой капли крови; единственно во имя той аксиоматической истины восточной философии, которая показывает нам, что огромная разница судеб, социального положения и интеллектуальных способностей вызвана всего лишь следствиями личной кармы каждого человеческого существа. Мы пожинаем лишь то, что посеяли. Если физическая индивидуальность одного человека отличается от таковой любого другого человека, то нематериальная сущность в нем, или его бессмертная индивидуальность, исходит от той же самой божественной сущности, что и у его ближнего. Тот, кто действительно проникся философской истиной о том, что любое эго начинается и заканчивается в нераздельном ВСЕМ, не может любить своего ближнего меньше, чем самого себя. Но до тех пор, пока это не станет религиозной истиной, никакая подобная реформа невозможна. Эгоистическое изречение о том, что «милосердие начинается с дома», или другое, которое гласит, что «каждый за себя, а Бог за всех», всегда будут вынуждать «высшие» и христианские расы противиться практическому исполнению прекрасного языческого изречения: «Каждый бедняк – сын богача», и даже в еще большей степени тому, в котором говорится: «Сначала накорми голодного, а потом, что останется, съешь сам».

Но наступит время, когда эта «варварская» мудрость низших рас будет справедливо оценена по достоинству. А пока все, к чему мы стремимся, это посеять на земле чуточку мира в сердцах страждущих, приподнимая перед ними край той завесы, которая скрывает от них божественную истину. Пусть сильные покажут дорогу слабым и помогут им вскарабкаться по крутому склону бытия. Пусть обратят они свой взор на свет Путеводной Звезды, сияющей над горизонтом позади таинственного и неисследованного моря теософских наук, подобно новой Вифлеемской звезде, и пусть обездоленный в этой жизни обретет надежду…

 

[1] То есть, имеет опыт, приобретенный под руководством гуру или Учителя.

[2] Великий змей, побежденный Кришной и изгнанный из реки Ямуна в море; там змей Калия взял себе в жены существо, подобное сирене, и произвел на свет многочисленное потомство.

[3] Иллюзия персональности или обособленного эго, выдвигаемого эгоизмом на первый план. Одним словом, необходимо как бы «усвоить» или «воспринять» все человечество, жить им, для него и в нем; другими словами, перестать быть «одним» и стать «всем», или целым.

[4] Ведическое выражение. В оккультизме есть семь чувств, включая два мистических; однако посвященный отделяет одно из этих чувств от другого не в большей степени, чем он обособляет свое единство от человечества. Каждое из этих чувств содержит в себе все остальные.

[5] Символизм цвета. Язык призмы, в которой «каждый из семи материнских цветов имеет семь сыновей», т. е. 49 оттенков, или «сынов», между семью основными цветами, которые соответствуют такому же количеству букв, или знаков алфавита. Таким образом, язык цветов состоит для посвященного (не следует путать его с адептом; см. мою статью «Опасный сигнал») из пятидесяти шести букв. Каждая семерка этих букв поглощается материнскими цветами, а сами материнские цвета в конце концов растворяются в белом луче, Божественном Единстве, символизируемом этими цветами.

[6] Сочинение Ямвлиха, использовавшего имя своего учителя, египетского жреца Абаммона, в качестве псевдонима. На греческом языке оно называется «Ἀβάμμωνος διδάσκαλου πρòς τὴν Πορφυρίου πρòς Ἀνεβὼ ἐπιστολὴν ἀπόκρισις καὶ τῶν ἐν αὐτῇ ἀπορημάτων λύσεις» [«Ответ учителя Абаммона на письмо Порфирия к Анебону, содержащий решение высказанных в этом письме сомнений»].

[7] Самадхи – это состояние абстрактного созерцания, определенное на санскрите терминами, каждый из которых потребовал бы целого предложения для собственного объяснения. Это ментальное, или, точнее, духовное состояние, не зависящее от какого‑либо воспринимаемого органами чувств объекта, во время которого субъект, растворенный в царстве чистого духа, пребывает в Божественности.

[8] Являясь в течение 28 лет гражданином Рима, он был столь добродетельным человеком, что сироты богатейших патрициев почитали за честь иметь его своим опекуном. Он умер, так и не нажив за эти 28 лет ни одного врага.

[9] Ямвлих, «Liber de mysteriis», VIII, 6–7.

[10] Федр, 246 d, e; Теэтет, 176 b.

[11] Слово Машалим, множественное число от Машаль, означает «пример», «басня», «аллегория», т. е. учение, которое иллюстрируется. На иврите Притчи Соломона называются Мишлей Шломо. – Прим. редактора.

[12] הוהי, или Яхве (Иегова) – это Тетраграмматон, следовательно, эманированный Логос и творец; ВСЕ, безначальное и бесконечное, или Эйн‑Соф в своем качестве АБСОЛЮТА, неспособно ни творить, ни желать творения.

[13] Канонический текст см. в Притчах Соломона, 8:22–30. – Прим. редактора.

[14] Премии, учрежденные во Франции в восемнадцатом веке бароном Антуаном де Монтионом (1733–1820), французским филантропом, для награждения тех, кто тем или иным образом облагодетельствовал других людей. – Прим. редактора.

[15] Сторонники абсолютного авторитета римского папы. – Прим. редактора.

[16] Менес, древнеегипетский царь, правивший в третьем тысячелетии до Р. Х. – Прим. редактора.

[17] Очевидно, имеются в виду две работы Вэнса Кеннеди: «Исследование происхождения и близости основных языков Азии и Европы», 1828 г.; и «Исследования характера и близости античной и индийской мифологии», 1831 г. – Прим. редактора.

[18] Термин, который происходит от слов: явана, или «иониец», и ачарья, «преподаватель или учитель».

[19] Катехизис гупта видья [эзотерического знания].

[20] Франсуа де’Малерб: «Утешение обманщицы», 1599 г. – Прим. редактора.

[21] Член исполнительного совета Лондонской ложи Теософского общества.

[22] Гомогенный, недифференцированный элемент, который он называет метаэлементом.

[23] Значение слова видья можно передать лишь греческим термином гнозис, знание скрытых и духовных вещей; иначе говоря, это знание Брахмы, то есть, Бога, объемлющего всех богов.

[24] Первый вице‑президент Теософского общества со дня его основания.

[25] Поговорка буддистов Сиама.

[26] Эта вера затрагивает лишь тех, кто разделяет взгляд автора этих строк. Каждый член имеет право верить в то, во что он пожелает, и таким образом, он волен в своем выборе. Как говорится повсеместно, Теософское общество – это «Республика Совести».

[27] Имеется в виду эссе Амелино, опубликованное в XIV томе Annales du Musée Guimet, Париж, 1887: «Essai sur le gnosticisme égyptien, ses développements et son origine égyptienne», часть II, раздел 2. – Прим. редактора.

[28] Адольф Франк: «Каббала, или философия религии евреев», Париж, издание Гашетта, 1843. – Прим. редактора.

[29] По крайней мере, для того, кто верит в нерушимую последовательность «творений», которую мы называем «днями и ночами» Брамы, или манвантарами и пралайями (растворениями).

[30] Каждый из 333.000.000 богов и богинь, составляющих индийский пантеон, представлен звездой. Поскольку количество звезд и созвездий, известное астрономам, не достигает этого числа, можно предположить, что древним индусам было известно больше звезд, чем современным.

[31] Чарака был врачом ведической эпохи. Легенда изображает его воплощением змея Вишну, носящего имя Шеша и правящего в Патале (нижних сферах).

[32] Страбон, «География», XIV, ii, 19. См. также: Павсаний, «Описание местности» (Путевые заметки), II, xxvii, 2–3.

[33] Известно, что все исцелившиеся в асклепейе, оставляли в этом храме свои ex voto [по обету, лат., изображения из золота и серебра исцеленных членов тела]; и что они высекли на стеле название своих болезней и благотворных лекарств. Впоследствии огромное количество таких ex voto были извлечены из‑под земли в Акрополе. См. Поль Жирард, «L’Asclepeion d’Athènes», Париж, издание Торина, 1882.

[34] Именно он составил Зогар Симона бен Йохаи, оригиналы которого более ранних времен были утрачены; было бы ошибкой обвинять его в изобретении того, что он написал. Он сделал сборник из всего того, что смог найти, но добавил, исходя из собственных знаний, те фрагменты, которые отсутствовали, прибегая к помощи христианских гностиков Халдеи и Сирии.